Надлом произошёл в нулевые годы ХХ столетия и проявился в истории русских символистов. Александр Блок, Андрей Белый и Сергей Соловьев одновременно осознали необходимость смены мировоззренческой парадигмы и попытались осуществить эту смену в своём творчестве, однако скоро признали поражение и отказались от своих доктринальных и творческих проектов. «Мы хотели быть пророками, а стали поэтами», — признавался Андрей Белый.
Неудача оказалось роковой для русской поэзии и них самих, и не последнюю роль в этом сыграли хлипкие мировоззренческие предпосылки их начинания: поэма Владимира Соловьева о явлениях Святой Софии и антропософское учение Рудольфа Штейнера. Однако задача была ими поставлена. Никто другой не сумел подняться на уровень поставленной ими задачи, однако игнорировать ее можно было только ценой распада, и распад произошел, растянувшись на целое столетие.
Было очевидно, что писать стихи так, как писали Державин-Пушкин-Тютчев-Фет больше нельзя, и практически все поэты ушли от классической парадигмы, однако новую парадигму они не создали, разрабатывая отдельные аспекты существовавших до них направлений. Некоторые из них осознавали, что глобальная ломка требовала метафизического и поэтического осознания (Вяч. Иванов), но никто из поэтов не замахивался на задачу переформатирования старых метафизических оснований, а самые радикальные (Бурлюк, Крученых, Бенедикт Лифшиц) возлагали свои надежды на революцию в области поэтической формы. Исключение составили Велимир Хлебников и Александр Введенский, уникальные мировоззренческие и поэтические опыты которых не имеют аналога. Оба этих поэта зафиксировали смерть классической парадигмы («На смерть, на смерть держи равненье, поэт и всадник бедный» А. Введенский) но не смогли создать мировоззренческого фундамента для наступившей эпохи.
Все дальнейшее развитие русской поэзии происходило в метафизической пустоте и шло по линии разложения и гибели. Начиная с 1920-х годов и по сегодняшний день разыгрывается поэтапная история угасания русской поэзии, временами воодушевляемой теми или иными фантомными мировоззрениями. Можно перечислить некоторые из них. Прежде всего на родине и в эмиграции существовали многочисленные неудачные опыты реставрации классической поэтической парадигмы (Бунин, Набоков). Была мощная волна увлечения политическим марксизмом, который в интерпретации Ленина и Троцкого отлился в форму государственной идеологии (Маяковский, Асеев, Тихонов, Багрицкий). В это же время существовала двусмысленная компромиссная позиция «попутчиков», пытавшихся соединить элементы реализма, модернизма и навязываемого государством казенного марксизма. Все это вместе породило уродливый феномен «социалистического реализма».
Особняком жила подпольная русская поэзия, распространявшаяся в самиздате — никаких новых мировоззренческих идей она также не создала, перепевая все перечисленные идеологи: классическую, марксистскую, модернистскую, а также перенимая находки различных поэтических течений Запада: в лучшем случае романтические, визионерские и формалистические, в худшем – аваланч деконструктивизма и примитива. Русская поэзия в изгнании также не имела внутренних сил, нужных для постановки задачи мировоззренческого обновления. В результате всех описанных процессов сегодняшняя русская поэзия являет собой жалкое зрелище: в ней нет ни одной значительной целостной личности, есть только вторичные поэты разнообразнейших видов и подвидов. В современной России, как и на Западе, которыми управляют циничные принципы прагматического хищничества, поэзия потеряла реальную роль выразителя мировоззренческих оснований жизни, ибо само общество потеряло эти основания. И это гибель поэзии, которую мы наблюдаем. А между тем ее спасение заключается в свидетельствовании переживаемой современным миром метафизической катастрофы и в осознании задачи и миссии, намеченной тройкой младосимволистов: найти и сформулировать метафизические основания грядущего мира, который иначе может и не состояться.
21.05.17
Сайт Аркадия Ровнера 
не понимаю, почему автор настаивает на какой-то специальной роли поэзии, а потом скорбит, что она ее не в силах сыграть
возможно, позия заканчивается, возможно, все, что мы знали, заканчивается
само по себе это не печально
ах, возможно, ничего взамен не будет
ну и что? в смысле, почему именно о поэзии мы станем плакать?
ну и, конечно, хотелось язвительно спосить автора: а вы, поэт, что сделали для новой мировоззренческой парадигмы — В СТИХАХ? но этого мы не будем делать )))
Полистайте три мои книжки стихов и четвертую — поэму «Новый Гильгамеш, или наука бессмертия» и тогда, может быть, вернемся к вашему вопросу- почему именно о поэзии мы станем плакать? А.Р.
Аркадий, спасибо за быстрый ответ (или, скорее, отповедь — принимаю ее как заслуженную)
ваши книги стихов мне, к сожалению, недоступны, кроме Гильгамеша, которую я, конечно, листал.
но вот незадача: где Гильгамеш, а где Пушкин, даже соединенный неким мысленным порывом с Державиным и иже; они столько же создали, сколько и выразили некоторое мировоззрение — и оно, как вы сами отмечаете, недолго продержалось — не по их вине, но в том-то и дело, что от поэтов это не вовсе зависит. Гильгамеш создавался в мире, который просуществовал без особых изменений тысячи лет. вольно было закладываться на века! в нашем мире это требует экстраординарных усилий, сравнимо с Магометом или Иисусом.
я сам пишу стихи, немало их читаю и вижу, что даже лучшим из лучших не на что рассчитывать в чужих душах, кроме, в каком-то смысле, «малых дел» — тут выровнять угол, тут укрепить мостик, тут расчистить мусор.
в этой связи вспоминается как раз из Мандельштама: «считали пульс толпы и верили толпе». Поэзия обречена на это; у младосимволистов была «своя» толпа, немного экзальтированная, но все-таки высоко образованная, чувствительная, _ждущая_ перемен и новых смыслов. Теперь ее нет, и черт знает, что нужно, чтоб она была.
найти и сформулировать метафизические основания грядущего мира, который иначе может и не состояться. А может и нет никакого грядущего? И сновидец проснувшись и сладко потягиваясь скажет:»Ну и странный сон мне приснился матушка».
Будущее — это как дети. Их нужно растить и формировать. Даже если у них нет будущего. Это императив даже для сновидцев-адвайтистов.. Стихи — это такие же дети.
У поэзии есть долги перед Аполлоном, которые она должна платить.
Бесспорно. Делай что должно, а будет как будет.
Как это ни странно, но я приветствую Вашу пессимистическую оценку текущего состояния современной поэзии, дорогой Аркадий — думаю и не только русской. Лаконично и ошеломляюще точно, как медицинский диагноз. Но в этом есть и хорошая новость — как говорят дзэн-буддисты — если ты попал в тупик — значит есть выход. И опять же, читали ли Вы мою статью «К вопросу о конечном и бесконечном в русской поэзии», частично представленную в Новом Мире за №6, 2013 г. в виде манифеста? Хотелось бы с Вами обсудить сие, журнальный вариант в том виде, конечно ни о чем, но есть моменты в том числе и по вопросу «хищнического» потребительского детерминизма и т.д.