Гоча Гвасалиа «Голем последних времён»

(Пятая глава Рока Териона)

5. Also will es die Art edler Seelen: sie wollen Nichts umsonsthaben, am wenigsten das Leben.

Wer vom Pöbel ist, der will umsonst leben;  wir Anderen aber, denen das Leben sich gab, — wir sinnen immer  darüber, was  wir am besten dagegen geben!

5. Стало быть, стремится к этому образ душ благородных: они ничего не хотят иметьдаром, меньше всего жизнь.

Кто из толпы, тот алкает  даровой жизни; однако мы иные, кому жизнь дана, — мы непрестанно думаем над этим, чего лучшего мы могли бы  дать взамен её!

6. Wir bluten Alle an geheimen Opfertischen, wir brennen und braten Alle  zu  Ehren  alter Götzenbilder.
7. Все мы жертвуем кровью на потаённых алтарях, все мы пожираемся огнём и терзаемся для почитания древних идолов.

Friedrich Nietzsche Von alten und neuen Tafeln. Also sprach Zarathustra.                     Фридрих Ницше О ветхих и новых скрижалях. Так говорил Заратустра.

 

Из глубин подземелья извлёк я эти мысли. Мало будет, если эпиграфом этому сочинению будет предшествовать выражение – Extractum ex infernis (Извлечено из преисподней).  Преисподняя всего лишь часть подземелья. Это весьма важно знать. И в подземелии я нашёл иную Майю, более злохитрую, и ужаснулся. Адова Майя выше земной Майи, однако они взаимно вплетены чудным образом.  Я вынес то, от чего другие бы тронулись в уме. Я видел исконную червонную черноту Творения и выдержав её присутствие, внимал её гласу. Это пречистая чернота Бога, священная тьма Божья. Неважно знать её сокровенные имена. Неважно допытываться до её утаённых имён. Только знание этих имён не одаривает мудростью. Важна мысль, рождённая от её безмятежного созерцания и причащения к ней. Прочитавши нижеследующее, читатель ужаснётся, ибо доселе не было изречено среди смертных подобное слово. Это сочинение и есть свидетельство подземелья, пречистых рдеющих и златослепящих хлябей страдалицы Земли.  Прочитавши этот труд, человек не захочет сомкнуть глаза. А если сомкнёт, не захочет больше их открывать. Для слабых сердец нет несчастья. Искать небо в подземелии и подземелье посреди небесного свода есть печаль, в полной мере соответствующая лику Майи. Не о бесплотных тварей и их мерцающих мирах здесь пойдёт речь, а о человеке, сотворённом из праха.

В гнетущей постылости своей утаивает мир великую сокровенность Творения и тайну рождения богов. Хоть и всё на виду в этом зримом мире, однако мир именно таким способом и таится. Как это может быть, что богиня Адити (вселенная), матерь всех богов, в то же  время является Майей?  Как величественна и ужасна пелена Майи! Майя — диво дивное. Это страннейшее и завораживающее богоявление во времени и со временем. Время и есть именно ворожба от Майи, когда проясняется юдоль смертных. Время это корона царствия Махамайи. В этой короне Судьба и Смерть камни драгоценные. В мире Майи тайной всех тайн является человек в своей унижённости. Странность Майи, её амфиболия (двуликость) делает крайне затруднительным окончательное прояснение соотношения свободной воли человека и предопределённости. Если бы фарисей Саул не уверовал в Христа, проповедовал бы он о предопределении в синагоге? Только после принятия слова Христова у Павла вычеканился мрачный предестинационизм и этим он похож на древних ариев, кои навсегда отказали в милости всех богов чандалам. По слову Павла, рекшего о предустановленном спасении избранных, определилось целое течение в христианском богословии. Павел уникальное явление в истории религии. Ученье о судьбе и благодати Кальвина, это отменные всходы от посеянного Павлом. У Кальвина Павлово учение о предначертанном спасении избранных Богом, является политической религией Европы нового времени.  Предестинационизм Кальвина создал политическую историю Запада, которая сегодня иссякает на наших глазах.   За Павлом последовал Августин, уверовавший в Исуса после долгих  сомнений и хождений. Однако как поступил бы манихей и неоплатоник Августин, если бы он встретился с Христом при Его жизни? Уверовал бы он в Исуса и стал бы одним из Его апостолов? Если бы фарисей Саул встретил проповедовавшего Христа у входа в храм, стал бы Саул  Его последователем? Этими вопросами заостряется необходимость продумывания Майи и предопределения, необходимость промысливать промысел. После Второго Пришествия исчезнет необходимость поклонения распятию. Новый Завет не будет больше новым. А что будет Заветом после Страшного Суда? Каким будет разуменье человека, приобретённое им от Древнего Змия? Как оно преобразуется? Что останется после пришествия Бога  от суетности сего мира и властвия Майи? Всё это, более философские, чем богословские вопросы. Одно дело, когда умножаются разговоры о последних временах, чем кризисное христианство оживляет себя и делает суждение о Втором Пришествии своим последним аргументом. Второе дело, сократически продумать наступление последних времён.

Во все времена смертный жгуче беспокоился о res gestura (то, что должно произойти). Хоть и ясен день и свет солнечный озаряет сей мир, но человек находится в темнице Майи. Свет отгоняет темноту, тем не менее, свет лжёт и глазу доверять нельзя. В этом отношении опыт Альберта Майкельсона и Эдварда Морли по измерению скорости света не совсем достоверен. Их прибор хоть и всегда показывает одинаковый результат, однако скорость света может превышать известную величину или значительно отставать от неё. Эта величина не постоянна. Физика света еще не изучена. Интерферометр что-то существенное упускает, когда измеряет скорость света. Также не следует доверять спектроскопу, показывающему явление, называемое красным смещением. Свет тем и удивляет, что он одновременно является Майей и амайей (немайей). У смертного не имеется подходящей когниции к его постижению.

Сказано в начале Писания о первом дне Творения: И был свет (ва иехи ор), однако до света, до того, как Адам узрел Творение, была ли тщета и бренность (хэвел), была ли Майя? Можно ли сказать о предшествующем Творению безвидности и пустоте (тоху вавоху), что это Майя? Безвидность и пустота остались после Творения и в мире, и в людях. Майя есть условие для того, чтобы был свет.  Знайте с самого начала, адельфосы мои, непрестанное думание о Майе и свете в Ней, одаривает разуменье смертного нездешней странной мощью, коя становится ещё одним искусом и наряду с этим вдохновением для него.

Сверхчеловеческие усилия нужны для того, чтобы из этой постылости мира извлечь крупинки мудрости. Майя и проклятье, и милость для унижённого Ею человека. Майя и манит, и тяготит. Майя и лжёт, и истинствует. Величаво властит Махамайя. Она и обводит, и озадачивает ищущего. Все явления в Майи не просто с хитрецой, а со злом. Нескончаемая песнь зла Майи чарующе и пленительно звучит в череде тысячелетий, беспощадно перемалывающей миллиарды жизней. Что есть Майя? Это когда если бы человек мог сочетать в себе высочайшее святотатство и рьяное благочестие. Царство Майя-деви есть непрерывное возмщение всем, и богам, и человекам, и животным, и растениям. Всё в большой цене в этом призрачном круговороте жизни. Всё идёт в счёт. Даже крошка не теряется в этом водовороте бренья. Вместе с тем, плющ забвения вьётся над миром.  Вроде и так, что было да сплыло, но всё оставляет след за собой и глаголет об  отмщении. Сказано в Писании, когда Моисей возгласил, созерцая Господа:                   «… наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьяго и четвертаго рода» (Исход, 34: 7). А  устами пророка Иеремии Тетраграмматон молвит: «… и с сыновьями сыновей ваших буду судиться» (Кн. Иерем., 2: 9).

От странности и злочудищности упоительной Майи происходит то, что тот же Иеремия говорит о непереходимости греха отцов на их сыновей (Иерем., 31: 29). И пророк Иезекиль вещает о расплате за грехи. Бог говорит и так, и этак. Вопрос о многогрешности двулик и сложен и в царстве Майи иначе и быть не может.

Апостол Павел в первом Послании к Коринфянам изрёк: «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами людей» (7: 23). Бог купил смертных искуплением. Христос продолжает жертвование и подтверждает, что в мире Майи всё напоминает о приношении в жертву.   Жертвенностью куплены смертные. Люди же делаются рабами, о чём порассужу ниже.

Что эта за горестная и ущерблённая жизнь у человека, но и за неё он должен денно и нощно платить незримо своей кровью и болью сердца! Это оброк, за то, что человек жив.  Смертный должен пожизненно отдавать за то, что он берёт от Майи. Это и есть та жертвенность, о чём в Упанишадах говорят брахманы. Вселенная предопределена как непрестанное космическое жертвоприношение. Оно само продолжается даже тогда, когда в мире изведётся последний жертводатель. Бич Майи в таком случае более тягостен и жесток ко всем смертным. Из века в век воздаётся и отмщается. Брахман оттягивает наступление последних времён, субботы Творения. Брахман ведает, что какой бы высокой не была нравственность касты брахманов и в целом ведийского общества, концом всё-таки является запустение и падение. Грехи и вереница адхармы, череда апостасий, забвение заветов риши и ачарьев приводит к концу мира. Воздаяние богов  за многогрешность смертных похерит мир. Человеку отмщается сполна в этом же сугубом мире Майи. Однако как это случается, когда вокруг всё иллюзорно? Каким образом  может пребывающий в несчастии человек убедиться, что Бог его умертвляет, как об этом рёк мученик Ииов?  Как царь Давид постигает в Псалмах  свою богооставленность?  Как он догадывается о близости и покровительстве Бога? Следует написать феноменологию Псалмов Давидовых.  Это будет философская теология.  Большинство людей живые тени и големы, тем не менее, их убийство тоже возбуждает гнев Немезиды. И это тоже странность Майи, что даже беспросветный голем может стать духом, павши смертию воина на поле брани. Ратная смерть и доблесть делает его духом. Этот дух прорезает толщу воздуха, как невидимая молния, бьющая из земли в небо. Наше время требует создания педагогики войны.

Старательно гонит от себя человек предопределение, утешаясь милыми богословскими пересудами, а Судьба вновь и вновь наступает на него. По тому, что было, люди судят о добре и зле и надеются на будущее, забывая, что всё свершившееся, совершаемое и то, что свершится, суть Майя. Мир Майи – апория всех апорий. Майя единственное подходящее лоно для рождения нового человека, истинного сверхчеловека. Именно в царстве Майи долженствует человеку преодолеть себя. Именно труды и борения в царстве Майи удостоверяет человека, как подвизающегося для преодоления самого себя. Императив о самопреодолении как-то превратился в выхолощенный шаблон и философы мало задумываются над его старинным смыслом и содержанием.  Власть Майи не может стать выше Дхармы. Бог Дхарма олицетворяет справедливость и воздаяние. Он же иногда отождествляется с богом смерти — Ямой. Дхарма (справедливость) един и для смертных, и для богов. Майя вплетена в Дхарму и наоборот. Дхарма это закон космической непреложности. Абсолютная действительность именем дхарма, проявляет себя в призрачности и преходящести Майи. Таким образом происходит единение взаимоисключающих абсолютов во времени. Людям, коих воспытывала Декартова когниция и Гегелева диалектика, трудно понять эту странность Майи. Справедливость в роде людском издревле считается высочайшим идеалом. В мире злолукавой Майи всё зиждется на изначальной лжи и преходящести, однако в сердцах смертных идея справедливости вкупе с идеей жертвенности является прирождённой и непреходящей. Как растолковать философу это чудо? Если бы Плотин, Порфирий и Ямвлих, сокрушавшиеся о зле хюлетического (материального) мира, были знакомы с ведийской космогонией, как бы они толковали зло мира сего? Особенность сознания теперешнего человека заключается в усердном забвении зла. Из философии зло исчезло. Оно не является предметом познания. О нём толком не толкуют. Философия должна вперить взор во зло мира. Философ есть тот, кто обнаруживает самородки зла, червонную черноту в этом бренном мире и не страшится её.  Философ есть тот, кто окидывает острым глазом разверзающиеся бездны там, где их будто нет и не может быть, и со спокойствием рассуждает о них. К теперешнему дню следует вспомнить совершенно забытые Августиновы вопросы из его «Исповеди» (397- 401 годы): Ubi malum? (Где зло?) Unde est malum? (Откуда зло?) (Confessiones. Liber VII, Cap. 5). Августинова мысль в этой его книге полностью выглядит так:  Ubi ergo malum et unde et qua huc inrepsit? quae radix eius et quod semen eius ? an omnino non est ? cur ergo timemus et cavemus quod non est ? aut si inaniter timemus, timor ipse malum est, quo incassum stimulatur et excruciatur cor ; et tanto gravius malum, quanto non est, quod timeamus, et timemus. Idcirco aut est malum, quod timemus, aut hoc malum est, quia timemus (Где исток зла и откуда зло вкралось к нам? Где корень и семя зла? Быть может, зла нет совсем? Но если это так, тогда отчего мы страшимся и избегаем того, чего нет? Если мы беспричинно страшимся, тогда сам этот страх является злом, раз он зря мучает и будоражит наше сердце. Зло это, тем и увеличивается, что бояться нечего, а мы в трепете от него. Ввиду этого, или есть зло, которое повергает нас в страх, или сам этот  страх является злом).

О зле мира волновались старые бывшие друзья Августина – манихеи. О зле мира много думали гностики, с которыми оппонировал Плотин, тоже рассуждающий о зле. Платоник и бывший медик Артур Шопенгауэр, неприязненно относившийся к Гегелю, размышлял о зле и его волюнтаризм имеет много общего с ведийской солипсистской философией. Из философов нового времени Шопенгауэр вспомнил о зле мира и его учение ценил Ницше. Сомневаться по-манихейски  в справедливости Бога и в  добром начале Творца было запрещено и после отхода от схоластики. У французских атеистов вопрос стоит не о злом начале, а о том, что Бога нет.  Однако этим не отменяется издревнее сомнение, это прирождённая боль мыслящего человека.  Оттого и старец Платон усомнился в правде Бога и в сущности человека. В своих «Законах» Платон рассуждает о двух мировых душах, доброй и злой             (X 896 c — 897 a).  Платон много сделал для вящей славы богов, а на склоне лет у него закралось сомнение и он измолвил слово о человеке-кукле.

В философии главное – мысль, а не то, что кто-либо создаёт стройную, логически выровненную систему. Важна мысль, а не укрывательство противоречий посредством ассерторических изворотов.

Творение явно не удалось и в нём слишком много зла. Бог сплоховал. Творение гротескно. Оно  есть череда или незавершённостей, или крайностей. Если взглянуть на космос, остаётся впечатление, что он сплошь заштопанная ветошь. Всё обосновано на взаимном поедании и пищевой непреложности всего живого. Всему живому  уготовано богатейшее соцветие всяческих хворей.   Боги кинули смертного в мире Майи. Человек выкинут и покинут в сем мире. Человек втиснут в эту темницу, кою не преобразовать либеральными реформами, превратившимися в спасительную легенду современности.  Надо быть или особо бессовестным, или тупым, чтобы мир тотальной неволи называть прекрасным и искать в нём счастье, а ещё и воспевать Бога за его создание.  Для рождённых в мире уготованы унижение, боль и смерть. Смерть единственное, что гарантируется человеку в царстве Майи. Условие, поставленное Творцом, таково: или именно в чарах Майи стяжает мудрость смертный, или сгинет навсегда. Иного в сем мире не дано. Жутко и предельно бессердечно, но так есть и иначе быть не может. Убаюкивающие посулы и добрые ухищрения христианской теологии эту жуткость не скроют от взора ищущего. Прав был апостол Павел, утверждая в своих Посланиях учение о спасении избранных и о предначертанной погибели большинства. Ницше, движимый желанием низвести христианство, не замечал огромную познавательную ценность Павлова предестинационизма. Ницше хулил  апостола Павла на манер французских атеистов в своём «Антихристе».

Всякий смертный обвязывается пеленой Майи. То, что я блюду установки догматической теологии той или иной религии, это мне никак не гарантирует познание и посмертное спасение, а также не освобождает меня от тяжкого бремени мышления. Философ стоит за пределами религии. Он сам себе опора и упованье. Зло сего мира исчерпывающе не объяснишь, опираясь на шаблонизированное богословие.  Для большинства народов их собственные религии являются соломинкой, за которую хватаются унесённые потоком явлений Майи смертные. Мир сей проникнут непобедимым злом.

Растолковать эту превеликую трудность о зле мира силились и неоплатоники, и гностики, и адепты каббалы, и отцы церкви. Все они искали истоки зла, корневище порчи в этом плохо удавшемся мире. У древних ищущих шёл ожесточённый спор о субстанциональности зла. Необходим анамнезис вопроса о немощи всемогущего Бога в сем мире. Нужно думать о Боге, забросившем Творение.  Есть боги,  ненавистники человека. Да что же имеется у бренного человека, что за сокровище он стяжал, ради чего его неавидят стоящиие выше его бестелесные? Особенность современного философствования, его скоропалительные, резонёрские суждения и академическое словоблудие крайне затрудняет понимание и спокойное удерживание в памяти учения о зле  древних мыслителей. Созерцание зла придаёт разумению невероятную силу и мысль устремляется в глубины. Упорно оставаться весёлым простофилей ради сохранения иллюзии, что в мире нет зла, всё тут без сучка и задоринки, есть трусость, а не признак обходительности и воспитанности.

Зло будет в мире, великое Зло. Застонет земля и в стенаньях явит из своего чрева огненных чудищ, взметнувшихся к небесам. Всюду видны знамения погибели. Великое Зло пробирается к смеющемуся люду, близится таясь и грянет. Я чую это, как зверь, исходивший низины, а не как провидец. Я слышу колыхания подземелья. В оный день напрасны будут все мольбы к Богу и моления. Не достоен человек последних времён ни милости Божией, ни сострадания ближнего.

Отдельная трудность ещё то, что нужно иметь понятийное и грамматическое снаряжение, дабы суметь описать и схватить сущность великой лжи – Майи. Без титанических трудов такого снаряжения не напасёшься. В её обители совершаются большие научные открытия, но сама Майя остаётся неопознанной. В череде научных изысканий Майя остаётся незатронутой, хоть и многое открылось человеку. Дело наше – извлечь из-под спуда вопрос познания диалектики зла Майи.

Развитие техники и особенно средств коммуникаций ещё раз заострило и поставило ребром вопрос о амфиболической сущности Майи. Поразительные достижения космонавтики, микробиологии и генетики не отменяют, а заостряют проблему познания Майи. Научное знание даётся всякому исследующему, независимо от религиозного запрета в еде, поклонения богам или Богу. Продвижение в науке не зависит от чистоты помыслов учёного. Лишь бы упорствовал кто-нибудь на ниве науки. И всё-таки, учёный втесную соприкасается с проблемой познания Майи. По теоретической физике мысль это определённый вид материи, со своей протяжённостью. Наука пробудила доселе спящие чудища. Чудища порождённые бдящим разумом озорнее чудищ, порождённых спящим разумом. Те весьма бесхитростны, а чудища порождённые  наукой, невероятно злокозненны. Алчущим неймётся познать то, что за пеленой Майи, но и пелена Майи, наука по имени амфибология Майи, наука по имени физика Майи достойна кропотливых познавательных радений. Мы приступаем к изучению того, что нас давит своим существованием, но чего в действительности не существует. Мир мирует только как Майя и в ней человек человечествует только куклой, големом. Боги проявляют себя посредством Майи, сами боги становятся Майей. Теофания, как амайя, какой бы ужасающей и величественной она не была, явившиеся боги суть часть Майи и сама Майя. Иначе и быть не может в этом странном мире. Великая истина доносится до сего мира посредством лжи и если не эта ложь, истина останется неизвестной. Явившийся Антихрист, отец всех лжей, как будет соотноситься с ложью Майи?  Чистейшая и тончайшая мистика в любую секунду может превратиться в бессмыслицу и это тоже особенность Майи. Дисциплинированному и поднаторевшему в беспрерывных молчаливых исканиях уму, это суждение сразу станет понятно, а те, для кого Бог является оправданием собственной немощи в познании и внутренней нечистоты, это суждение на всю жизнь останется непонятным.

О, алчущие мудрости, смлада учитесь исполняться священным трепетом прежде перед землёй, а не перед небом. Пред Богом дерзновенно заступитесь за сиру землю, за великую скорбницу и страдалицу. За человека могите заступиться пред сонмищем богов. За смертного замолвите слово перед богами. Небо не было бы небом, если бы не земля. Поднебесье хранит ключи от небесных врат. Сжальтесь над теми, кто устремил умоляющие взоры к небесам и трясясь, воздевает руки к небу. Я не перестану учить вас об этом, братья мои в познании. Думы скорбные словом своим в вас пробуждаю и они больше не усыпятся чарами Майи. Не соблазняйтесь именами богов, доколе вы не окрепли в познании, ибо для несведущих боги лишь очередная иллюзия Майи и пуще она будет обманывать смертных. Неведение и словеса злобные проймут и отравят их. То, что я вам говорю о Майи, из этого с одинаковой силой можно вывести и глубинную богословскую мысль, и дерзновенный атеистический порыв, что в полной мере соответствует двойственной природе Майи. Самые насущные вопросы философии это вопросы о безбожии и о Судьбе. И только после прохождения испытания атеизмом, можно начинать судить о богах и Боге. Миф, религия, атеизм и наука встраиваются друг в друга. Они совсем не взаимоисключающи. Они вплетаются между собой и до сей поры нет философии, которая изучала бы это головокружительное явление. Из  этой двуликости Майи вытекает то обстоятельство, что осуществить последовательный теизм и последовательный атеизм одинаково трудно.  Одна из лжей и искусов Майи то, что видимый мир очень легко поддаётся материалистической и атеистической дескрипции и экстремистски рациональным дефинициям. Майя всё время подбрасывает смертным видимость, что нет и не было никаких богов.  Постылость мира, царство Майи растравливает мысль о том, что нет Бога. Майя  постоянно оживляет вопрос о нетости Бога, а не просто богопокинутости мира. Если мы предположим и заключим, что никогда никакой шехины в мире не было во дни Моисея и Тора всего лишь умелый плод религиозно-художественного воображения древнего человека, то это умозаключение совсем не освобождает нас от необходимости продумывания присутствия Бога в в бренном мире. Философское обоснование теизма и атеизма будет зависеть от поставленных здесь необычных и провоцирующих вопросов о сущности Майи и о человеке, как о големе. Эти вопросы трансдисциплинарны и негоже их втискивать лишь в одну науку, ради упрощения думания.

Ежели атеизм Сатаново вероломство, как твердят церковники, то вероломство проистекающее от человеческого суждения будет таковым: не всё ли равно, есть Бог или нет Его в том мире, кой становится всё злее? Вопрос поставленный таким образом задерживает внимание на зле и понуждает думать во скорби и жути, как и долженствует философу. Истинный философ – галактический сирота и непреклонный сутяжник с богами. Он, познавая Майю, не делает реверансов Богу. Ничтожно то философствование, кое укрывается за именем Бога и таким способом оправдывает свою немощь и трусость.

Для мыслящего, атеизм тот гимнасион, где нужно показывать силу собственного разуменья. Как воин испытывается на поле страды, так и философ испытывается через прохождение врат атеизма. Это своеобразное причащение.

Глядите в оба ищущие, чтоб боги не тешились мудрствующим о Майе человеком. Боги коварны, скрытны и они заодно с Майей. Боги вместе с Майей лгут смертным. Философ должен схватить Майю и богов с поличным. Надо заставить богов, чтобы они считались с подвизающимся человеком. В учении брахманов об этом много сказано. Меня, братья мои, ужасает то, что с древнейших времён о богах наговорено премного, однако человек по сей день остаётся несведущим в вопросе о богах. Он почти ничего не ведает о бессмертных. Ни в одном вопросе так не изобретателен и лжив человек, как в вопросе о богах и о Боге. Вот они, слащавенькие россказни о других мирах и возвышенных небесных смотрителях человеков! Весьма много благоглупостей написано о загробном мире. Слишком усердствовал человек в выдумывании добра и добродетели, чтобы всё время увиливать от тяжкой необходимости мышления, чтобы смягчить условия своего горестного бытия.

Известный диалог Рабиндраната Тагора и Альберта Эйнштейна о Боге,  является катастрофой, позорищем для философии, а не свидетельством встречи двух высоких умов. Никто доселе не говорит об этом, потому что не видят здесь провал двух славных собеседников, не осмысливают самостоятельно суть вопроса о Боге. Этот диалог был переведён на многие языки мира и выдавался вершиной мысли, этаким образцом для подражания для тех, кто искал Бога.

Выше теофании я ставлю злоключивый опыт моей жизни, приобретённый моим страданием и унижением в этом мире. Выше теофании я ставлю мудрость выхваченную из лона Майи моими одиночными познавательными тщаниями. Не буду эту мудрость упразднять тем, что паду ниц перед теофанией и поведу себя как подленький раб ради выклянчивания и стяжания горних садов . Пусть боги докажут смертному, что они близки ему и человеколюбивы.  Эта мудрость свидетельство моей жертвенности перед собой и перед богами. Этими невидимыми для ближних философскими борениями я оправдываю своё бедственное существование в мире Майи.  Не буду давать богам и Богу никаких послаблений и поблажек ради создания видимости их милости и снисхождения ко мне, ради создания видимости моей кротости и нравственности. Горе тому Богу, кой постоянно нуждается в послаблениях, потворстве и укрывательстве со стороны унижённых смертных. После теофании мой удел в этом мире тот же и мне по-прежнему приходится выносить гнёт Майи. Я начинаю сомневаться в справедливости и человеколюбии богов. В этом вопросе, в вопросе о теофании многие уличили себя и написанное ими никак не способствует познавательным радениям.

После того, как Просветительство подлейшим образом было предано потомками его же зачинателей, моё мнение относительно добра и зла стало более чем пессимистическим. Мифы древности только укрепили меня в моих воззрениях на жизнь. Я ищу в ближайшем прошлом волю богов. Люди Просветительства – атеисты, деисты, масоны, революционеры жертвовали собою ради достижения великих общечеловеческих целей, а всё оказалось всуе, всё завершилось предельно пошло. Ближайшее прошлое, триумфально-позорное шествие либерализма показало, что человек совсем не тот, что о нём говорилось в скрижалях долгой революционно-секуляристской антроподицей. Эти скрижали истёрлись и поломались ещё в конце минувшего века. Человек есть кукла в либеральной системе. Он гнусный раб даже в условиях плюрализма. Рабы всю жизнь лгут друг другу ради хлебов. Рабы становятся парламентариями и министрами. Рабы ходят и гуторят на научных конференциях о морали и справедливости. Рабы накапливают баснословные богатства. Рабы в смехе объезжают весь мир. Вроде нет нигде рабов и рабство воспрещено, но вокруг все рабы рабящие в рабстве. Повсюду господствует servum pecus (стадо рабов). А пастырь лютого стада должен быть лютее пасомых.  Это уникальное историческое явление, должным образом ещё не осмысленное в антологиях и сборниках социологии и философии.  Это и есть единственное и величайшее устойчивое достижение западной гуманитаристики. Это и есть конечный продукт европейского Просвещения и века революционизма. Везде и всюду снуют рабы, совершенно последние люди, кои у древних ариев назывались нарадхама (низший человек).  Европейское Просвещение и революционная эпоха обкультурила  эту огромную массу низших людей, вывела их на авансцену и создала для них облагораживающую ложь. Подобострастие либерствующих невыносимо. С утра до ночи по телевидению показываются весёлые и кичливые конторские и офисные челядинцы, как люди, умеющие устанавливать меру и образовать смысл.

Большинство человеков рождается как гоминид, стоящий на грани обезьяны и человека,  с насущной потребностью словоблудия, вербальной дефекации и злыдарства. Древние учения о человеке (пифагореизм, гностицизм и т. д.) возникли из понимания того, как трудно быть человеком, когда преобладающим типом являлся человекообразное говорливое животное, параантроп мегаполисов.  И ныне стоит эта проблема со всей остротой. Христианство присно  пыталось замять её, умело используя выдержки  из учения Исуса Христа. Эту проблему поздний либерализм решил предельной изолганностью и фальсифицированным гуманизмом.

Бесконечными разговорами о большей свободе едва укрывается человеконенавистничество и неописуемая ложь.  Среднестатистический показатель рабства повышается. Претенциозным посредственностям даются большие возможности симуляции и имитации, что и укрепляет иллюзию свободы. Теперь рабы борются за узаконение всяких половых перверсий и каннибализма. Это стало постоянной темой юриспруденции за последнее двадцатилетие.  От Просвещения не осталось и заморыша. Существенный сдвиг от просвещенческого гуманитарного проективизма к научно обоснованному человеконенавистничеству ради хлебов и удержания преступной власти, в корне изменил общую ситуацию. Многие философы ведут себя так, будто этого нет. Философ стал последним человеком.

В либеральном обществе, в обществе открытых дверей и полной транспарентности человек пребывает контрастным, гротескным рабом. Это явление ставит с ног на голову всю гуманитаристику, весь историографический и формационный дискурс. Теперь необходим совсем иной комплекс понятий и терминов для создания политической и философской мысли будущности. Во второй половине XIX века, а также на стыке  XIX — XX  веков, были героические времена, когда история списывала блестящий конформизм Гегеля и народы мира были свидетелями триумфального шествия Гегелевой диалектики. Ныне же, в обстановке безудержного падения человека история всё строже к человеку. Мыслить стало труднее. Окружающая среда ни в малейшей степени не способствует становиться человеком. Эта среда только дурачит и соблазняет, брутализует и обрекает на погибель. Она подталкивает к гибели своим лжемудрием демократии.

В XVIII — XX веках историки спорили меж собой о значении колониализма, о революциях. Историография, вышедши на авансцену, отодвинула теологию в Европе и стала оружием в руках диссидирующих масонов. Историография без всяких оговорок возвышала статус человека, отвергавшего вековые феодальные устои. История, как наука, вносила в жизнь вольнодумство. Тогда совсем было забыто о кукольности человека, о тщете и призрачности всего.  Теперь нет смысла спорить о неоколониализме, о глобализации. Историография больше не является оружием в борьбе мирового беззакония и лжи. При полной свободе выражения история уже не та наука, коя может оживить вольнодумство, создающее историческую перспективу для всего глобуса. Тем не менее, нашему времени требуется «партия философов», напряжённо выискивающая универсальную историческую перспективу, как это было во второй половине XVIII века.

То, что написаны превосходные исследования по истории,  философии, теологии и т. д.,  не умаляет и не отменяет вопрос о кукольности человека, о чём речь пойдёт ниже. Вопрос касается того, что я спорю с Господом за мою юдоль в сем мире. Я чёртова кукла и только затем образ и подобие (бэцальмену кидмутену) Божие, как это сказано о человеке в начале Писания. Вот что я говорю Богу: — Мог ли Ты, Боже, создать человека, если бы не куклой? И чтоб Ты, Боже, это моё вопрошание не счёл реагированием куклы на Майю. Это моя боль и сокрушенье. Мне не нужно было лицезреть нищих калек и мёртвых, несомых причитающими близкими на кладбище. Я и без этого сызмальства ведал, что всё видимое вокруг объято неминучей смертию и несчастьем. Эта мысль гнела и терзала меня с отрочества. От меня не нужно было тщательно скрывать несчастье плачущих навзрыд смертных и прикрашивать жизнь танцульками.  Всё и так видно. Скорбь мою мне не избыть до сени гробовой. Всякий смертный хвор уделом и обрекается на долгострадания. Я только гощу в сем мире и изыду. Во всём Судьбой взысканы смертные. Не мил мне свет Божий и измолвлю укоризну.  Горек мой жребий и покорствую ему, но жажду его переспорить. Зол жребий смертного и всё злее, однако мудростью над ним победу стяжаю. Внемли смертному и отзовись на его глас, Боже. Ответь узнику, глядящему из темницы, не избегающему зломрачное раздумье!  Разве Ты звал меня и я не услышал? Разве Ты приходил ко мне и я отвернулся от Тебя?  Когда Ты меня звал? Чем Ты меня одарил от щедрости своей, дабы я смог противостоять чарам Майи? Ты щедр дарить неизбывную кручину и умножаешь её ищущим и вопрошающим. Как я могу твёрдо убедиться, что во мне что-то есть от Тебя, Боже? Если моё разуменье противно Тебе и дано от Дьявола через грехопадение моего праотца, как я могу этим разуменьем судить о том, что отвергает само это разуменье? Каким хитромыслием могу я это диво постичь? Если Ты грозишь мне отнять жизнь, так отними же! Но Ты знаешь, что власть твоя и слово твоё в сем мире обретают смысл через раздумие и вопрошание ищущего смертного.  К чему liberum  arbitrium (свобода выбора), когда выбирать нечего?  Жан Поль Сартр много писал о свободе выбора и переносил древний богословский спор между Пелагием и Августином в философию, не упоминая их.

Философия была и осталась незримым отшельничеством. Философией человек свидетельствует о себе перед самим собой. Философией совершается выход из собственной изначальной кукольности. Кукла может философствовать. Это имеет преогромное значение для прояснения заведомой лжи – Майи. Философия собирает и сплачивает в одно братство всех ищущих со всего света. В философии важны способность мышления и понимание двойственности сего мира, признание собственной кукольности, а не то, что один является политеистом, а другой — монотеистом. В Писаниях разных религий философ ищет вопросы, а не ответы. А при чтении трудов древних отцов церкви, надо быть прирождённым философом, чтоб понимать суть и замечать недостающие места в их мысли. Этим он отличается от других, ищущих в книгах столпов веры успокоение.

Всё живое, начиная с амёбы и кончая человеком, пронизано големизмом и кукольностью. Творец не мог бы создавать тварей, избегая этого присущего всему живому големизма. Декарт  говорил о животных, что они суть машины. Он остановился и не сказал это о человеке. Да не смел он то, что позже посмел сущий  libre penseur, иначе либертин (вольнодумец), Ламетри.

Два обстоятельства страшны гордыне смертного. Первое, что человек с чрезвычайным упрямством не желает сознаться в своей кукольности, машинности,  и второе, что он в своей жизни ни разу не задаст себе вопрос: кто меня дожидается после смерти или на небесах, или в преисподней и для кого значимы мои добродетели и грехи? В книге Ииова юный Елиуй, сын Варахиилов, заговоривший позже всех, созерцая несчастье Ииова, порицает его, кто невзирая ни на что, уповает на праведный суд Господа. Елиуй говорит Ииову нещадные слова: «Взгляни на небо…  Если ты грешишь, что делаешь ты Ему? И если преступления твои умножаются, что причиняешь ты Ему? Если ты праведен, что даёшь Ему? И что получает Он от руки твоей? Нечестие твоё относится к человеку, как ты, и праведность твоя к сыну человеческому» (Кн. Иова, 35: 5-8).

Если усердно вдумываться в слова Платона, что человек лишь кукла (παιγνιον) в руках богов, смертный всё совершает волей богов и эту куклу боги заставляют двигаться посредством нитей, то есть играют с ней («Законы», I 644 — e, VII 803 c — 804 b), (подобную мысль мы встретим и в индуизме, и в мифах Двуречья), то можно заключить, что человек наизлейшая и коварнейшая выделка богов. И если это бесспорно так, то человек тем не менее остаётся загадкой. Боги не могут смеяться над куклой, именем человек. Посмеяться и насмехаться над человеком боги не могут даже тогда, когда они впервые узрят телесного двуногого. Не до смеха тут, очень не до смеха. Человек остаётся опорой и надеждой для богов. Несмотря на созданную человеком древнюю культуру смерти, судить о человеке, как об опоре и надежде богов, ныне крайне затруднительно. Он хоть и весьма часто забавная кукла по собственной же глупости и боги придуриваются и прикидываются перед смертными, нередко злорадствуя, но у человека сохраняется способность выхода из кукольности, из големства, из призрачности и бренья сего мира. У человека даже в этом горестном бытии остаётся возможность стать богоподобным. У него сохраняется способность богоборства. Бог нарёк человека Иисраэйлем (богоборцем) и благословил его. Бог одобряет то, что человек тягался с Ним и мерился силой с Владыкой Творения в покрове ночи.  Ночь свела в схватке человека и Бога. Человек гнойный прыщ Творения, весьма склонный к дегенеративизму, в отличие от других животных, и он же есть чудо в сем мире. Другие животные твёрдо стоят на своей эволюционной ступени и у них не происходит видового вырождения (дегенеративизма). У человека это происходит быстро и явно и не надо тут пенять на Дьявола. Все мы видим шабаш мерзостных выродков. В условиях плюрализма человек деградирует и становится говорящей помесью свиньи, обезьяны и собаки. Народы обвиняют друг друга в этом и не желают признавать, что это общий бич для Адамова колена.  Человек не только тупик эволюции, как учил Ницше. Он всё время склонен сорваться даже с той ступени своей эволюции, на которой еле-еле закрепился через кровавые и тёмные тысячелетия. Выдающийся нонконформист и первопроходец Ламетри сказал о людях, что они суть животные, ползающие в вертикальном положении машины. За известную шеститысячелетнюю историю человекова рода доныне не было такого размаха лжи, бессовестности и насилия. Однако это не зтачит, что воцарившееся зло проистекает  от Сатана. Для Дьявола это зло всего лишь человековы делишки и не более того. Это обстоятельство очень важно промыслить вместе с  тем, что Бог не всё может. Ему нужен человек для споспешествования. В мире часто видим бессилие Бога и не надо утешать себя теологемой о всесилии Бога. Свидетельством немочи Бога служит история. Христианство не избавило крещёный Рим от недугов языческого Рима. Много раз приходили из горних миров и смертным в назидание оставляли учения. Но, тем не менее, жизнь осталась бессмысленной, унижающе тупой и нечистой. Сей мир, как в стародавние времена, лежит во зле. Немоществует дух в царстве Майи. Всё в этой греховной жизни лишено смысла. Бессмыслие прямо-таки криком возвещает о себе. Уместно поставить вопрос: есть ли смысл в том, что посредством философии подвизаться в смыслепридавании и именовании вещей, когда всё завершается безумием и гибелью? Совсем не надо бояться и избегать этого вопроса. Церковники весьма много судят о приходе Антихриста. Я, братья мои, ставлю вопрос: если Сатан будет править миром в зримом виде, может ли хотя бы князь мира сего окончательно решить трудность бессмыслицы, умножая зло среди человеков?  Бог боится вопросов ищущего человека и никогда не отвечает ему на эти вопросы. Он только учит моральному поведению, а это мало значит для ищущего. Если судить Бога по той же строгости, что он установил для человека, увидим, что Творец скверно смастерил по всяким чепуховым причинам портящуюся куклу, именем человек.  В книге Екклесиаста много сказано о тщете и суете (хэвел). Однако, сей премудрый муж не говорит, что в этой тщете Бог-воин ворвался в историю Адамова колена и Сам творил историю, воюя против Амалека. Эта история стала основой Христовой веры. Взыграл войнолюбым духом Господь,  разъярился небесный пламевержитель и кровоотмститель. К славе воинской сердцем рьян был Тетраграмматон. В сече с народами снискивал Адонай славу. Оттого и воспел Моисей Богу-ратнику и пустынному воителю ради славы дома Яакова. Бранным пылом кипел Елогим Саваоф и противуставшие Ему народы Он мечу предавал. Бог стоял огненным столпом перед становищем Моисея и все видели Его. В те далёкие дни, когда Бог воевал с Амалеком, Он не вспомнил, что ступил горним огнём на ту землю, кою Сам же проклял ужасным проклятием после того, как  Адам пал. Бог, по необходимости войны вошёл в Им же проклятый мир. Ибо не на небе, а на земле доказывает Господь могущество своё. Иначе началу летописи Богова обета не быть. Как этого могло быть? Отчего ни один раввин не задавал это вопрос ни в старину, ни сегодня? Приходом Бога в стан кочевавших по пустыне израильтян от Его проклятия мир негласно освобождается ещё до прихода и распятия Исуса Христа. Тем, что  Тетраграмматон, Адонай вступает в войну с недругами избранного Им племени, освящается проклятая по вине Адама земля. Ибо Бог не может ступить на отягчённую страшным проклятием землю, не избавив её от этого проклятия своей шехиной. Или Бог-воин негласно причащает Себя к Своему же проклятию. Жуткая дума, однако надо дерзать и мыслить.  И о грехе Адамове Бог ни разу не заговорил ни с Моисеем, ни с Исусом Навином, ни с пророками позже.

Ставлю очередной вопрос: как соотносились в Адаме до вкушения им запретного плода его големоидность и божественность? У раввинов об этом нет ни слова. В большущем корпусе христианского богословия даже вопрос не ставится об этом , хотя здесь центральной теологемой является грехопадение Адама. Да разве пришествие и присутствие Бога отменит ту истину, что большинство ближних лишь заведённые злыдотой куколки? Огромное число людей – тени в плотском обличии, пришедшие из тёмных, безымянных миров. Да разве удастся вступившему в бренный мир Господу скрыть скудное разуменье людей и то, что их речёвки о небесах и аде лишь големство? Если со вниманием и без смеха следить за религиозным поведением человека, это тоже убедит нас, что он куколка и голем, машинально повторяющий тот или иной религиозный обряд. Набожность превратившаяся в почти физиологическую привычку, не способствует прояснению соотношения духовгого и големического в человеке. То, что кому-то что-то так или этак кажется, ещё не вера. Свидетельством тому, что человек присно страдает от бессмыслицы и зла сего мира, служит то, что он с древнейших времён он создаёт  учение о золотой поре (сатьяюга) и о возвращении Бога после конца мира. Состояние мозга, образовавшееся из монотонности отрешённой жизни, этакое вошедшее в привычку  настроение, которое очень часто и ошибочно называется самыми отшельниками и монахами душевным покоем, достижением духовной полноты  и ставится ими в пример другим для подражания, на самом деле подлежит строжайшей критике. 

Мне доволилось беседовать со светскими иудеями из раввинских семейств, знающих Тору. Они говорили, что только гои (неиудеи) могут быть пожизненными големами, а с евреями Господь обходится по-особому. Когда  я сказал им, что богоизбранность не освобождает человека от големства, спор становился бессмысленным. Есть и такие евреи, кои полагают, что все гои, как шабесгои (гой субботы) для евреев. То, что иудеям воспрещено делать в субботу, поручают гоям и они называются шабесгои. Шабесгой безответен в действиях, не понимает смысл вещей и близко стоит к голему. Облагораживание же касается только иудеев.

Наука именем евгеника, остаётся актуальнейшей и сугубой в философской антропологии, несмотря на то, что её многие годы усердно избегают.  Как до Тихо Браге и Иоганна Кеплера никто не приложил последовательных усилий к изучению движения небесных тел и в невежестве протекали многие столетия, так и в наше время никем не прилагаются целенаправленные и неприкрытые усилия для евгенизации человеческого рода. Йога твёрдый и весьма надёжный фундамент, на котором следует возвести величественное здание евгеники. Евгеника это то, что человек коррегирует свою собственную плохо удавшуюся видовую эволюцию не только на уровне генной терапии. Воистину, hic opus, hic labor est (Вот нужное дело, вот где следует потрудиться). Ницше в третьей главе своего «Антихриста» пишет: «Nicht, was die Menschheit ablösen soll in der Reihenfolge der Wesen, ist das Problem, das ich hiermit stelle (- der Mensch ist ein  E n d e -): sondern welchen Typus Mensch man züchten soll, wollen soll, als den höherwerthigeren, lebenswürdigeren, zukunftsgewisseren». (Проблема, поставленная мною, заключается не в том, кто заменит человека в ряду живых существ (человек является  о к о н ч а н и е м), а в том, какой тип человека долженствует воспитывать, какой является более высокоценным и достойным жизни, какому принадлежит будущность).

С титаническим терпением надо трудиться для создания евгенического человека, даже если придётся воевать с богами. Человек достоен большего после этой затяжной и постыдной  кровавой истории. Если боги удерживают лучшую участь для человека, тогда следует отвоевать её. Войной на небеса следует пойти, раз боги так скаредны и нечеловеколюбивы. Я не льщу себя надеждой, что боги легко отдадут лучщую участь человека.  Евгеническая идея всегда сопутствует  мифам. Это так и должно быть. В индийском мифе у брахмана жена асура (демоница). Гилгамеш тщится стать больше, чем человек. В Торе повествуется об анакимах, рефаимах и эмимах. кои были потомками ангелов. Весьма странно, что нигде не сказано, как они пережили всемирный потоп во дни Ноя при всеобщей погибели от гнева Господня.  В Эддах упоминаются существа из Ётунхейма (обители гигантов). Люди-гибриды и великаны часто встречаются в древних преданиях. Нет сомнения в том, что в те далёкие времена великаново семя творило историю. Их мудрость утеряна безвозвратно.

То, что закрытые масонские ложи келейно решают кому жить на этой грешной земле и создают идею «золотого миллиарда», имеет отношение с евгеникой, но эта идея не ставит вопрос о мелиоризации (улучшении) человекова рода. Это всего лишь рыночная калькуляция авгуров либертаризма и она лишена философского обоснования.

Ежели пристально всмотреться в конституцию человеческого тела, непременно заключим, что это существо искусственное создание. Двуногая тварь насильно выхвачена из общего ряда теплокровных позвоночных. Самостоятельно этот вид не смог бы эволюционировать от обезьяны к человеку. Своими силами он не мог бы навсегда перевести и закрепить позвоночник из горизонтального положения в вертикальное.  У него сохранилось слишком много изъянов даже после завершившейся эволюции. Только болезней позвоночника наберётся более одного десятка. Кроме того, среди млекопитающих только человек может хворать столь бесчисленными хворями. Происхождение человека остаётся тёмным вопросом и мы ничегошеньки не знаем о нём.  По отношению к человеку не применишь критерии, применяющиеся к другим высокоорганизованным млекопитающим. Человек вне ряда всех млекопитающих уже по конституции своего тела. Тело двуногого с трудом держится в вертикальном положении. Человек едва стоит на ногах, но стоит всё-таки. Его хождение (походка) по большей части неправильное и противоречит строению его же тела. Тем не менее, человек же есть избранный сосуд Бога. Человек внемлет гласу, доносившемуся из незримых миров. Человек способен промыслить Судьбу и пережить наитие. У смертного есть врождённая, часто необъяснимая печаль. Это тоска по сокрытому, как говорил учитель исламского востока Аль-Газали. Человек всеядное животное, испытывающее острую потребность в разнообразной пище, в отличие от других млекопитающих. Этот двуногий полифаг должен всегда разнообразить свой рацион, чтобы он мог мыслить. Теология ошибалась в том, что положение о creatura Dei (создание Божье) не допускало мысли о машинности и големичности человека. Да и вообще, гносимахия (отрицание и порицание философии) со стороны церкви навредила самой теологии.  Более три четвёртых возможностей человека уходит на потребности ежедневности, даже тогда,  когда достигнуто пищевое и товарное обилие. Эта действительность прикрывается культурформами гуманитаристики, религией и шоу-бизнесом. Очень мало, примерно полторы-два процента из всей жизни остаётся для соприкосновения к сфере мышления и к ценностным категориям. Ещё меньше возможностей имеется для достижения интерсубъективности. Ищущий одинок и перед богами, и перед смертными. Приходится усомниться во всесилии Бога, раз потребовалось десять миллионов лет, как отсчитывает наука, чтоб двуногое существо стало разумным человеком, мыслящей машиной, как сказал Ламетри. Или время эволюции человека отсчитывается неверно в научной антропологии.

На все времена открытым является вопрос: если человек всё совершает волей богов, то что же остаётся от учения о свободе воли и о свободе выбора? Платон же в «Государстве» говорит, что человек подобен трёхглавому животному (образ льва, образ двуногого и образ внутреннего человека (о энтос антропос)) (388 d, 389 a). Этот последний соответствует божественному в человеке. В Коране человек назван лучшим творением (ахсан ал-махлукат). В Каушитаки-упанишаде говорится о внутренней агнихотре (вид жертвоприношения богу Агни). Это означает, что жертвоприношение богу Агни происходит во внутреннем человеке. Человек и есть внутренний жертводатель, отдающий себя на жертвенник. У Майстера Экхарта есть понятие scintilla animae (искра души). Но редок тот смертный, кто разожжёт в себе огонь из этой искры.

Власть Майи всеобъемлюща. Она так и тянет долу. Даже во сне мучается и унижается человек, полонённый чарами Майи. Даже во сне бредёт запутавшаяся в тенётах Майи душа по дебрям иллюзии. Что  говорить и о яви? Вопль превеликий вырвётся из страждущего сердца и человек не ведает как спастись от напасти Майи, хоть и есть у него прирождённая способность страстно влечься к потаённому. Кто знает что за огнь полыхает в сердце у того, кто всей силой стремится вырваться из пут Майи и тяготится ими? Вся философия тысячелетиями вращается вокруг одного единственного вопроса: каким образом обрести не вводящее опять в заблуждение знание и спастись во смерти? Даже такое величайшее учение древнего мира, как брахманизм, силой Майи пришёл в упадок и захирел перед появлением на свет Будды-Шакьямуни.

Древние индусы разработали методы проверки, насколько человек годится к философствованию. Индусы освятили плотские устремления и написали книгу о каме. Они возвели храм Каджурахо, как наглядность силка Майи, очевидность сладострастья. Блудилище и плоть похотствующая, высеченная в камне, ставит целью совсем не то, что показывают статуи Каджурахо. Кама (зазноба) предшествует мокше (спасению). Люди Вед создали  тантра-йогу. Тантризм обосновался даже в буддизме. Тантризм призывает: соблуди во имя богов! Похотствуя познавай мир!  Дисциплинированный ум должен созерцать эти изваяния и не забывать о тленности мира, о своей смерти. Каджурахо это храм смерти, храм призрачных, но взыскательно испытующих игрищ Майи, чего не поняли христианские миссионеры, которые порывались разрушить и проклясть этот храм, как вертеп Дьявола. Христианство всегда боялось плоти о оно с ранних времён прокляло её. От неё люди убегали в пустыни и любые позывы плоти считались идущими от Денницы кознями. Сколько несуразных книг написано в древности об этом отшельниками! Да не всякий может выносить  безмолвное одиночество и однообразие гнёта Майи, днюя и ночуя в в пустынной пещере или в лесу. По своей духовной силе, внутренней чистоте и дерзновенности учение древних ариев поразительно. Если бы французские просветители, деисты и атеисты были сведущи в индуизме, их мысль была бы более глубокой и избиение христианства ими было бы не таким, каким мы его знаем из истории. Находящиеся в упадке протестантизм и католицизм со своим мыслительным горизонтом и зауженным восприятием мира определили остроту контроверзного европейского деизма и атеизма. Научное ознакомление Европы с индуизмом произошло позже. У Ницше уже прослеживается влияние Вед, несмотря на то, что он многим обязан французским атеистам. Особенность деизма и атеизма просветителей обусловлена именно тяжким препирательством с церковниками того времени.

Брахманы учат об осилении Майи, первейшее оружие коей – всеми способами бередить либидозность в человеке. Брахманы наставляют как гасить в себе либидозность, каму. Одновременно либидозность освящается в нескольких Упанишадах и в этом нет никакого противоречия. Подобное двусмыслие соответствует Майе. Шанкара, великий спорщик с Буддой и изгнавший Буддизм из Индии, ещё не полностью мудрец, доколе он остаётся девственником и не вкусит плодов зазнобы и супружества. Брахманская мысль о том, как вырваться из объятий Майи, отодвинула на задний план вопрос о необходимости познания самой Майи. Я удивляюсь согласованности всех людей мира в вопросе о либидозности. Все лгут о коитировании (соитии) и создают легенду о женщине, лишь бы укрыться от ужаса Майи и смерти в Ней, а также собственного мучающего и себяобличающего безмыслия . Эмансипация создала легенду о женщине и эта легенда просуществовала до 90-х годов прошлого века. Страшно видеть обобранную либерализмом женщину. Как жалка и смешна женщина без этой легенды! Прав был Екклесиаст, что нет правды в женщине. Ныне форсируемая гендерная социология и сексуальная либерализация, образующая видимость, что женщины до сей поры пропускали счастье, не возродит и не создаст новую легенду о женщине. Естество женщины, её мстительную и тёмную природу система либерализма сделала своим шантажирующим доводом, ухищрением для неприкосновенности растлительной среды. Женщина показывает себя жертвой и умножает выдумки о себе (феминистская теология, теология женской плодовитости и пр.).  Что же это такое Women’s and Gender Studies (гендерные исследования), в среде радикальной дегуманизации и маркетизации? Разве двадцатилетние разговоры о гендере и правах женщин укрепят видимость гумманности?  Создалась политическая соматология для либера, кой всё время напоминает о своих правах, кой просто шантажирует своей жизнью,  прикрываясь паракультурными продуктами.  Женский голем намного более удручающ, жуток и поганен мужского голема.  Superbia femina (гордыня женщины)  тщится устанавливать меру истории и бесит химеру свободы. Женщина лжива, как сама Майя. Причиной гибели мира становится женщина и об этом сказано в арийских преданиях. Феминизация жизни, как бы её не захваливали, приведёт к большому несчастью. Женщины накличут беду.

Один из вас братья, однажды спросил меня о том, как нынче следует философствовать. Я ответил: — алча мудрости, безленостно читай уже старые атеистические и естествоведческие книги, затем долгое время прилежно созерцай статуи Каджурахо, а ещё: сосредоточивай внимание и взор на разлагающихся человеческих трупах, думай о смерти, а не о нахождении счастья и только после этого приступи к философствованию о богах и Боге. Этим методом безошибочно определяется склонность человека к последовательному мышлению. Страшно и странно? А как же ты полагал, мой ищущий брат? Да разве по-иному может быть в царстве Майи? Даже если Бог предложит тебе бессмертие, откажись и ответствуй Ему, что только через прохождение врат смерти достигается бессмертие, а бессмертие в големстве это мечта счастливых кукол. Они уповают, что таким достижением науки, как стволовые клетки, продлят себе жизнь до бесконечности. Горе тому, кто таким способом будет жить и жить!

Человек единственный среди живых существ, который может коитировать разнообразно. Человек смеётся, коитируя. Кукольная сущность, превалирующая экстраверсия (направленность на внешние явления) человеческого разуменья наглядно проявляется в коитировании и из века в век смертный в этом ищет счастья. Зрелище блуда и даже вид своих срамных мест у него вызывает смех. Человек то существо, манифестированная либидозность которого едва помещается среди определённых меж. Тут, к делу начертания контуров феноменологии смеха, надо задать вопрос: мог ли Адам смеяться до того, как он вкусил плод от древа познания? Когда и над чем посмеялся впервые проклятый и отринутый от Бога Адам? Ноогенез (развитие мышления) начинается приобретением способности смеха. Мышление издревле сопровождался смехом. Как можно создать иное мышление в пределах данной организации и алгоритма разуменья смертного? Это должно быть мышление, не исходящее от либидозности и не ведающее о смехе, не подверженное смеху.

Речено было в древней Элладе, что не всякому позволено идти в Коринф. Этот город Истмийских игр собирал атлетов со всех концов Греции. Коринф был полон искушений. Сей несчастный мир и есть большой Коринф, искушающий смертных. Мир этот есть гигантский, полный всяческих ярких цветов могильник. Славные дщери демона Мары, власть коих выше власти самых могущественных правителей земли, тщились склонить  Будду-Шакьямуни к блуду. И йогинов соблазняют боги и асуры (демоны), превратившись в прелестные девы. Уместно будет вспомнить, что аттическое слово «демон, даймон», коим Сократ именует совесть, означает божества, бога. Отцы церкви ранней Византии этим словом стали обозначать тех существ, которые в индийской мифологии называются асурами и ракшасами. В христианстве так и не появилось слово, соответствующее асурам и ракшасам. Демоны в христианстве суть боги, коих многократно прокляли. То, что мерзкие бестелесные существа называются словом, изначально обозначающим бога, подразумевает, что они и доселе божества. Это иллюзионизм языка. Знаменитые демонологи из Ватикана (Джон Ди и пр.) не задумывались над этим. От странности Майи происходит то, что боги могут являться по-разному. По египетской религии у души (ка) есть двойник. Трепетная вещь, если задуматься над этим. Можно предположить, что боги тоже имеют своих двойников. Майя тоже может иметь двойники и в виде иного хюлетического, видимого мира, и в виде невидимого мира.

Постоянно помнящий Майю, мучимый ею в среде этой непрекращающейся эхолалии и болтовни о свободе выражения мысли и есть человек с даром философа. Познающий Майю уже другой вид человека. Он является мутирующим в положительную сторону и подготавливает основы для самопреодоления. Это у Ницше называется Selbstüberwindung. Человек становится самим собой, а затем превосходит самого себя. Это и есть платонический эфезис. Человек вытягивается в вышину. Познающий начинает приближаться к тому, что называется совершенный человек. Это древнейшая идея и идеал на все времена у всех народов, имеющих пайдеию. Августин в сочинении De vera religione (Об истинной религии) (390 г.) пишет: Noli foras ire, in teipsum redi; in interiore homine habitat veritas; et si tuam naturam mutabilem inveneris, transcende et teipsum (Liber unus, 39.72) (Не стремись к внешнему, а сосредотачивайся в самом себе, ибо истина покоится во внутреннем человеке. Если ты узришь свою изменчивую природу, переступи через самого себя, чтобы стать выше себя).

Если этим словам богослова Августина придадим чисто философскую трактовку, возникнет превосходная евгеническая мысль. Это будет как посев, кой через определённое время даст удивительный урожай. Быть юберменшу! Да возвысится сверхчеловек в будущей истории! Истребить с корнем все липкие и растлевающие преграды, мешающие этому свершению! Великие преступления должны совершаться на глазах у вселенной. К сожалению, великих преступников-благодетелей, преступающих первопроходцев пока найти негде.

Осмысляя сказанное выше, проясняется смысл древнеарийского возгласа: Со хам, со хам! (Я есмь Тот! (Бог)). В ведийской культуре закрепилась ритуальная эголатрия (поклонение себе)  познающего. Изменённый и мутирующий человек, тот, кто превозмогает самого себя, внешне мало отличается от других смертных. Он как святой оборотень, зверь Господень, для которого нахождение посреди людей становится сущим проклятием и мученичеством. Он как перл, зарытый в щебёнке , коего люди не находят по небрежности, происходящей от обманчивого упования, что Бог всех любит и Он есть любовь, а также под воздействием идейки равенства всех людей. Древнеарийский солипсизм есть диво превеликое в летописи мышления. Парадоксом сознания является то, что истинный солипсизм является трансперсональным. Одно дело, если читатель машинально согласится с моими суждениями, очаровываясь их необычностью. Другое дело, строжайшим и тщателнейшим образом промыслить сущность ведийского солипсизма, а также поздней Гуссерлевой феноменологической эгологии. Именно это занятие открывает нам смысл древнего изречения: «Познай самого себя!». Пропасть разделяет эгоцентризма, как порока и эгоцентризма познающего. У древних ариев есть понятие адхьятман (то, что относится к  я, себе, к самому атману). Оно соответствует понятию солипсизма.

Августин подпитывает Гуссерлев феноменологический эгоцентризм. Трансцендентально-феноменологический «Я есмь» (Ich bin) и является смыслообразующим центром. Солипсизм абсолютизируется в Гуссерлевой когниции и это никак не изъян его философии, как писали критики. Я хоть и раб, изопутанный путами Майи, но я же её главный противник. Против меня Майя ополчается всеми силами и вся моя жизнь есть война с Майей. То, что «Я есмь», уже отвергает Майю, вступает с ней в противоборство. Продумывая основательным образом «Я есмь», возникает искус удариться в эзотерическую ерунду. Познавательного проку от этих ерундовых книг об эзотерике не будет. В философии важен не многовековой спор о том, какой путь истинен – путь многобожия или путь единобожия. В философии, коя выше этого спора, важно совсем другое.  Поверхностно и шаблонно понятая мудрость Упанишад тем и ценна, что она открывает доселе невиданный горизонт для философии будущности.

Невозмутимое созерцание царствия Майи даёт возможность твёрдо заключить: есть Бог, но и есть боги. Где боги, там и Бог. Головоломка Майи есть изобретение достойная богов и Бога. У Екклесиаста сказано: «Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым?» (Еккл., 7: 13). А в книге Ииова, Елиуй речёт: «Бог говорит однажды и, если того не заметят, в другой раз» (Иов, 33: 14).  Мир Майи это то, когда квадрат одновременно может быть и кругом, а сфера может быть кубом. Майя это динамика статики и статика динамики. Во властвии Майи А=В=С и т. д., а внешне кажется, что А=А, В=В и иначе быть не может. Именно так стало возможным создание видимого мира. Физика Майи есть хитрейший лабиринт. Осуждать и отвергать Майю ради стяжания спасения в небесных садах, не тот ответ на поставленные Майей труднейшие вопросы. Майя это то, когда миры встроены друг в друга и нередко даже богам не под силу вникать, каким образом связаны эти  сфероидные миры между собой. Что такое для Майи верх и низ, вертикаль и горизонталь, внешнее и внутреннее, исток и завершение? Тысячеглавый Брахма есть то божество, которое в наилучшей мере соответствует сугубому лику и троякому характеру Майи. Ведийские боги постоянно ускользают, когда смертный тщится постичь их сущность. Поэтому и говорится в Упанишадах, что боги любят скрываться («…ибо боги любят тайное») (Айтарея упанишада, I, 3). А в Брихадараньяка упанишаде (гл. четвёртая, первая брахмана, 2) устами брахмана сказано, что боги любят тайное и ненавидят явное). Если это так, то как нужно познать ту ипостась Майи, коя скрывается, остаётся незримой и всё-таки является Майей? Что такое та Майя, коя покоится вне мира Майи? Ведь Майя единственная из богов, кто не скрывается и она везде и всюду наяву, чем в корне отличается от всех богов. Майя это то, когда тайна превращена в назойливую явь. Майя ведёт себя как небог и это только умножает странность нашего злосчастного мира. Однако же, божество не может быть божеством, если у него нет потаённой ипостаси. Из этого вытекает то, что где-то совсем рядом есть и присная Майя самой Майи. Это суждение о Майе не было высказано ни древними, ни следующими за ними славными брахманами. У них все усердие было поглощено тщаниями по преодолению ими же осуждённой и отверженной Майи. Это есть мокшадхарма. Ни в Упанишадах, ни в Пуранах, ни в Араньяках и в огромном корпусе сопутствующих им трудов нет концентрации к познанию Майи. Познавались только атман и брахман. Об их постижении много сказали Шветашватара, Санаткумара и прочие многосведущие риши. В Прашна упанишаде Каусалья Ашвалаяна ищет высшего брахмана и вопрошает мудреца о смерти. У брахманов тщательно разбираются все виды жертвоприношения богам, до последней возможности прорабатываются методики медитаций и йоги, дабы достичь совлечения Майи с себя. Воспеваются гимны богам, классифицируются боги и асуры и дивишься их множеству. Все эти труды древних ариев поразительны и воистину, знающему индуизм, долженствует в изумлении пасть ниц перед древними ариями, которые создали учение о том, как человек становится совершеннейшим, как он становится богом. Всё то, что появилось в последующих религиях, уже было в храме верований и мифов древних ариев, в культуре Вед. Последующим поколениям брахманизм показался столь высоким и далёким, выдуманным и недостижимым, что они стали его осуждать именем слова Исуса Христа. Это и породило слишком много недоразумений. Брахман дваждырождённый человек и в силу этого он не голем. Он выше других людей. Второе рождение превозмогает и искореняет в брахмане его собственную големичность. Второе рождение взваливает на плечи брахмана иератическое бремя большой тяжести. В обширном корпусе текстов ведийской пайдеии нет отдельного суждения о кукольности в человеке, но, тем не менее, все тексты проникнуты идеей зла Майи и намечены пути для её преодоления.

Древний человек создавал эпос. При ужасном невежестве и отсутствия науки как таковой, идея человека была столь высокой, что ей соответствовал эпос с присущим ему трагизмом. К сегодняшнему дню создание эпоса стало невозможным. Трагическое исчезло из жития смертных. Это ещё одно парадоксальное явленние. Приумножение научных знаний и свершения модерна не способствуют рождению нового эпоса и отдаётся забвению даже то, что было сочинено в предыдущие времена. Крови лились рекой в новое время и мир по сей день заваливается бесчисленными  трупами, но это не породило эпос. Смерть не трагична в текущие времена. Память у современного человека слишком коротка стала. Для создания пайдеии, коя продержится хотя бы на полтора столетия, нет достаточной интерсубъективности, идейной взаимности и совметного философствования (симфилософейн), нет соответствующего вдумивания. Есть всяческие книги, есть коммуникации, однако нет этого сократического я – ты. Гуссерль написал огромную работу для разработки интерсубъективности (Zur Phänomenologie der Intersubjektivität. Zweiter Teil. 1921-28 (Hua. XIV)). Об интерсубъективности он рассуждает также в VIII томе гуссерлианы. Феноменологический субъект должен находить другого такого же субъекта для придавания смысла вещам и конституирования бытия, что весьма существенно не только в феноменологии.

Я всегда диву даюсь, думая о древних людях. Не было дорог, не было врачей, не было простейших приспособлений, да просто мыла не было. Человек питался прескверно и половина дня уходила на изготовление съестного. Тем не менее этот вшивый, немытый и живший впроголодь человек на рассвете культуры думал о последних, предельных вопросах, о возможности невозможного. Человек философствовал, его мысль пронеслась сквозь туполобые и кровавые тысячелетия сверкающей молнией и она до сей поры восхищает нас. Идейная центрация древнего человека восхитительна. Та древняя интерсубъективность остаётся образцом для всех людей. То древнее я – ты  призывает нас требующим, строгим голосом.  Нынче же всё есть в переизбытке, гигиена и медицина достигли высот, изготовление и хранение съестного поставлено на конвейерной основе, машины больше людей числом и они облегчили жизнь. Машины заменили рабский труд. Переполненные книгохранилища расположены везде и хоть завались книгами! Тем не менее теперешний человек не думает о последних вопросах. Этот упитанный, цепляющийся за либерализм говорливый детина больших городов всегда увиливает пыжась, прикидывается больным или указывает, что он слишком поглощён делами. Лишь бы со смехом пройтись по этой жизни. Всюду маячат прыгающие и рыпающие живые мертвецы, крепко заснувшие на века, кои жулили и будут жулить. Куклы, жгуче ненавидящие друг друга, ерепенятся и мнят себя вольными, духовными и мыслящими либералами. Одноразовые люди и противно кричащие винтики требуют большей свободы. Что миру от их жизни и смерти? Как могут за их души бороться Бог и Сатан, когда они сыграют в ящик? Ибо души этих людей умерли намного раньше, чем их тела. Их души умерли ещё до их рождения. У каждого ли человека есть душа? То, что он говорит и различает выгодное от невыгодного, не значит, что он с душой. Что значит человек с душой, или без души? Отчего этот вопрос не ставится ребром в философии? Человек всего лишь политическое тело для текущего либерального шантажа. Философия либерализма совсем не интересуется тем, кто за люди либеральничают. Этим обесценивается всё лучшее, что имеется у либерализма, рождённого в лоне протестантской монашеской диссидентуры. Могильщиками либерализма становятся именно декларированные, громко големствующие либералы. Вера в одного Бога или во многих не отменяет вопрос о големе.  Философствование совсем не зависит от этой веры, чего к несчастью не понимают в самой философской среде.  Вся история мышления этому подтверждение. Теология не может обходиться без философии, а философия с самого начала обходится без теологии. Если бы христианство было высшей философией и окончательным ответом на все вопросы, то не было бы драматичной истории мысли после распятия Христа. Христианство не может жить без философии, а для философии есть вопросы, выходящие за рамки христианства.

Меня не оставляет ощущение, что люди тщательно скрывают свою кукольность и у всех есть очень малое круглое отверстие, как у кукол после заливки пластмассы в формы игрушек. Ещё ужаснее то, что заглянув в это отверстие, у людей-куколок внутри так же пусто, как у пластмассовых кукол. Люди-куколки надевают маски и создают видимость чего-то. Однако не это беда, а то, что за этими масками пусто и никогда ничего нет. Нет истинного лица за маской. Там, где должно быть расположено лицо, нет лица. Маска и есть подлинность людей-кукол. Как не встрепенуться от этого?! Люди со своими именами и фамилиями, но, тем не менее, они анонимы. Ничего не говорят их имена и фамилии. Пустые слова, дуновение от их произношения и всё. Экая дюжинная дьявольщина, наблюдать кою нам приходится всю жизнь. Если на живых мертвецов посмотреть сбоку, увидим, что у них нет объёма, они плоски, они ходячие линии. Вроде присутствует человек при всей своей телесности, а на самом деле нет его. Нет человека! Да что за чертовщина творится в царстве Майи?! По проторённой дороге тысячелетий проходят десятки миллионов людей и что?  Разве слащавые разговоры о рае и об аде укроют и смягчат эту тревожную действительность? Видел я семидесятилетних юнцов, которые на склоне лет оставались такими же пустыми, какими они были в юности своей.

Современный массовый человек за всю свою жизнь питается так, как не питался даже Платон из царственного рода за неделю своей жизни. Но что толку от этого пищевого сверхдостатка современного человека, которого после крушения советского атеизма победоносно, но совершенно ошибочно стали называть homo religiosus? Во хлебе обретает человек видимость счастья. Хлебами и спасается он. Всё есть для того, чтобы человек мыслил, но нет страждущего огненосного духа, нет благородства и порыва в вышину. Человек самым решительным образом отказывается мыслить. Он голем, а не просто homo consumens (человек потребляющий). Он рад жить в големизованном социуме. Лишь бы хлебов было побольше. Этот прохиндей лицемерит и паясничает, особенно в храме Божьем и это отнюдь не от Лукавого. Апостол Иуда в своём Послании  говорит: «Это – люди, отделяющие себя, душевные, не имеющие духа» (Посл. Иуды, 1: 19). Почти совсем пропало то, что называется пайдеией. Сыновья современных богачей живут в таких условиях, что вместе взятая роскошь восточных и западных царей прошлого времени не пойдёт ни в какое сравнение с роскошью нынешних финансовых воротил. Невиданное богатство не располагает их  к философствованию. Они далёки от мудрости. Невероятное, ошеломляющее богатство не облагораживает ни отцов, ни их отпрысков. Жить-то живут династии в холе, совсем как в сказке, но это сказочное богатство не возвышает их мысль. Накопленные преступлением чрезмерные богатства не порождают чувство виновности, собственной недостойности и бренности всего этого. Житие во зле целых поколений не порождает мощь внутреннего логоса. Об этом нужно помнить всем тем, кто занимается педагогикой. Педагогика не что иное, как философия становления человека, наука превращения человека из двуногого лживого и мерзкого скотины в познающего. В этом смысле педагогия есть мистагогия и гносиморфоз. Платоново ученье остаётся надёжным подспорьем в этом деле.

Именно на Западе стало аксиоматическим положение о безусловной моделированности человека. Понятие моделированности является эвфемизмом понятия машинности.  Это обстоятельство намного важнее, чем новейшие открытыя экспериментальной физики. Импактное  в своё время на Западе и за его пределами течение в психологии, именуемое бихевиоризмом, тоже подразумевает и подтверждает своими исследованиями големность и кукольность, машинность человека. Влияние бихевиоризма ушло в прошлое. Тем не менее, положение о кукловидности и големичности человека осталось незыблемым. Здесь же следует вспомнить об этологии (науке о поведении), которая конкурирует с бихевиоризмом. В психологии и вне бихевиоризма, необихевиоризма и этологии очень много бесспорных артефактов, подтверждающих големичность человека, его кукловидность во всех проявлениях. Во многих направлениях социологии (социология культуры, индустриальная социология, антропологическое направление в социологии, также и концепция одномерного человека) только намёками говорится о машинности человека. Успеха на научном поприще достигает то направление, которое умело скрывает ужасную действительность о машинности человеческого естества.  Modus agendi (образ действия) homo sapiens-а пронизан и проникнут кукольностью. По методам этологии должно изучаться стадное поведение двуногих, а не только животных. Ошибается тот, кто полагает, что этология не касается людей.  IQ (интеллектуальный коэффициент) человека в апробированных на Западе тестах, считается высоким, если экзаменуемый  максимально выраженный экстроверт (своим сознанием внешне направленный), чётко реагирует на внешние события и артикулирует соответствующие ситуации логические последовательности. Голем и машинность человека взирает на нас из таких выражений: «Принимать адекватные решения», «они зафиксировали своё мнение», «идентифицировать себя с либеральными устоями» и  т. д..  Не только моделированность человеческого существа, но и его медиазированность следует принимать во внимание. Медиакратическая мистификация жизни и массмедийная клоунада делает своё. Следует благодарить медиакратию за то, что она с предельной точносью повсюду выявляет словоблудствующих големов. Словоблудие бессовестно называется свободой слова. Отравленные стрелы, выпущенные словоблудными ближными, попадают в них же самих. Словоблудие подтверждает о недисциплинированности сознания и отсутствия духа. Непрерывные апелляции к политическим технологиям, как к высшей мудрости авгуров-либертариев, ещё раз подтверждает, что пылко превозносится социальный автоматизм и человек рассматривается машиной. Система усердно создаёт модельки-человечки. Об этом ничего не сказано в трудах столпа либеральной философии Джона Роулза. Мышление в обществе заменяется словесами, пустыми шаблонными фразами о демократии.  Моделированный и медиазированный человек есть глашатай предельной изолганности и  растления. Это нечисть, ежедневно свидетельствующая о себе. Да никаким собственным мнением медиазированный индивид не обладает. Кто он такой вообще, что его именем пишется столь много книг о свободе, об этике? Нет в большинстве людей даже капельки самостийности, автаркичности и автогенности. Известная дефиниция, что человек есть разумное существо, не утешает и не даёт ничего надёжного в познании. Технические достижения, а именно невероятно развитые средства коммуникации применяются для большего упрощения человеческого существа, а не для его воспитания.  Интернет и социальные сети ещё раз подтвердили что, большинство людей говорящие куклы, предельно экстровертные (экстравертивные), мучимые жаждой охаивания и негации. Они вечные рабы понятий и терминов политики. От свободы слова в интернете уму не прибавилось, а безумье разогналось вовсю.  Экстровертность человека ещё более укрепляется шоу-бизнесом и спортом. Весь этот гвалт вокруг шоу-бизнеса, включая спорт, на какое-то время освобождает человека от бремени мышления.

Техника это продолжение мифа и совсем не антимиф, как утверждается в технофобической мысли. Физики сдали экзамен на тройку, а лирики его совсем провалили даже после многократных заходов и послаблений. Продолжается эпоха победы машины над человеком. Это не Дьяволовы происки. Техника в корне поколебала предыдущее человедение. Суждение, что техника десакрализовала мир, является неверным и поверхностным. Наоборот, техника ресакрализовала мир. Гул и гудение машин, коих стало намного больше людей, есть воззвание и вопрошание к Богу о смысле машинизированного мира. Если технику считают вызовом Велиала Богу, то Бог, борясь с Велиалом, не может крушить машины. Крушение машин со стороны Бога было бы недостойным ответом Тьмяному. Это весмьа важно продумать, когда судят о сатанинских истоках и  злой сути техники. Неверно также то, что органику связали с божественным, а механику – с безбожием. Божественное и мифическое  присутствует не только в древних храмах, в тени священных рощ и на клятвенных огневищах. Нуминозное (божественное) теперь проявляется на машиностроительных заводах. И на предприятиях машинного производства и современного вооружения присутствуют боги. Кажется, что они бежали из машинизированного мира. Да разве не Агни, древний бог Вед, приводит в движение всю электронную индустрию? Внутри каждой машины есть огнекрасный Агни. Боги ведут разговор с человеком посредством машин и делают вид, словно их нет нигде в среде техники. Машины дисциплинируют человека, постоянно будят его очень грубо и заставляют его думать. Кроме того, техника это война богов между собой. Машины тайком перенесли богов из древних святилищ в сборочные цехи и лаборатории. Над этими цехами и лабораториями должна возвышаться надпись – И здесь присутствуют боги. Древные боги втихаря перебрались из капищ в машинные цехи. Компьютерный термин «аватар» свидетельство того, как боги закрались в машины и прочно обосновались в разных механизмах и приборах. Аватара означает нисхождения Бога не землю ради её спасения. В Индии именами ведийских богов называют боевые ракеты. Вместе с тем техника — великий спор человеческого разуменья с религией и эта парадоксальность вписывается в странность Майи. Машины дают возможность человеку стать тауматургом (чудотворцем). Техника укрепляет видимость богооставленности мира. Техника для богов, что ночь для скрытных зверей. Одна и та же машина может штамповать иконы красочные и брелоки потешные. Техника заострила вопрос о материи, о видимом физическом мире, о пределах Майи.  Если в конце времён состоится судилище богов против рода человека, то человек может оправдаться не либертарианскими свободными рынками, полным обилием, регулярными выборами и газетьём, а машинами. Машина оправдает осрамленного двуногого перед судилищем рождённых в огне бестелесных. Машина прославит на том суде homo scientificus-а (учёного мужа).  За этот вопрос философская теология ещё не бралась. Чем приобрела убедительность в глазах народов мира западная цивилизация, если не машинами? Машинам обязан Запад, а не декларированному гуманизму и ему предшествующему деизму и атеизму. Машина создала и творила историю Запада. Было церковное мракобесие, варварство. Была инквизиция, долгие религиозные гонения, когда даже за куклу в доме могли предавать костру или четвертовать как чернокнижника.  А затем пошли машины. Механицизм, как философское течение, победило церковную доктрину. Вот эта и есть история Запада.  Западный человек искал спасение от церковного гнёта в механицизме. За механицизмом последовала революционная и атеистическая мысль. За механицизмом последовала философия либерализма. Механицистское воззрение на мир подготовило всё то, чем Европа стала притягательной для всех народов мира. Её кровавое и безумное прошлое отдалось забытию.  Мысль о машинах, а не христианская теология, подготовила основу для глобального прорыва Европы. Она и ныне присваивает имя учителя всего мира.  Католическая и протестантская теологии только воспользовались перспективой, открытой западной техникой. Церкви Запада последовали за технической революцией. Церковь Запада, вышедши на большой мир, стала на путь изолганности. Способность западного человека сотворять машины очаровывала и восхищала восточного человека. Что значило для араба, индийца и китайца долгое кровавое препирательство между католиками и протестантами? Что значил для восточного человека спор о Библии между Ватиканом и протестантскими диссидентами по всей Европе? Что значил для восточного человека спор между европейскими деистами и теистами? А вот машина притягивала восточного человека, как магнит. Восток зашевелился после того, как здесь загудели и задымили машины. Индус конца XIX века с трепетом относился к паровозам английского производства, мчащимся по просторам Индии. Эти машины были созданы через вековые зверства европейского человека. Кровь миллионов была тяжкой податью, кою боги взыскали с людей за дар созидания техники, за то, что человек стал полимеханосом (изобретающим многое). Отчего на христианском Западе случилось историческое событие именем техника? Оттого, что древние боги сами за себя коварно отомстили христианству за прошлые гонения со стороны отцов церкви. Эти древние боги ополчились на христианство и ведут с ним диатрибу посредством техники. Христианство со временем  побеждается древними богами. Машины стали доспехами и оружием богов в войне против христианства. Вот дефиниция человека – он есть машина, исстари с особым усердием добывающая золото из недр земли. Смертный извлёк и накопил тысячи тонн золота к концу времён. Во всех концах земли человек быстро понял ценность золота, едва вставши на две ноги. Это поражает. Уже древний человек был homo militaris-ом (человеком-воином), кой вытесал каменный топор, а затем отлил бронзовый резак  не для охоты и для построения хижин, а для того, чтоб раскалывать ими вражьи черепа.  Первейшим достоинством человека с ранних времён было мужество, virtus (доблесть). Из истории человекова рода донельзя очевидно становится роль доблести в ноогенезе.

Достижения техники искусно скрывают немочь большинства быть человеком. Свою лживость, трусость и безумие человек доверяет машине. Примером тому, телевидение и компьютерная сеть. И то нужно сказать, что человек доверил машине создание красочной лжи о себе и он наладил линейное производство художественных фильмов. Смертный потешается кинохой. Ему очень любо зрелище о борьбе добра и зла создаваемое на съёмочных площадках. В кино тоже ярко проявляется големичность человеческого существа. Да никакими художествами и спецэффектами это не скрыть!  Много сотен новых фильмов укрепляет специфичную шизогенную обстановку в киноискусстве и за его пределами. Кино это майя творимая человеком посредством машин. Анимационные и художественные фильмы, а также клипы, создаются одним методом играющих в них персонажей. Кажимое многообразие на самом деле камуфлирует скудость и ограниченность возможностей. Человек всё время сам себе лжёт с помощью машин, создавая искус киноискусства, и не признаётся в големности своей.

Как в первой половине XVIII века знания тогдашних знаменитых лекарей стали основой для нового философствования о человеке и о Боге, так и днесь знания о машинах и сами машины должны стать основой для нового философствования о человеке и о Боге. Если бы человеку удалось познать действия Бога, он сравнил бы Его с тем искусственным разумом, который сам и создал. Он стал бы искать соотношение между андроидом и теоидом и применил бы совсем не тот теолого-философский арсенал понятий, кой известен из истории мысли, а попытался бы создать новые понятия. По Ламетри, человек есть мыслящая машина. Здесь к месту будет привести мысль нарушителя церковного покоя в Европе после затяжных религиозных войн — Ламетри. Он ещё в 1748 году рассуждал о создании  говорящей и мыслящей машины (instrumentum vocale – говорящее орудие). Вот его провидческие слова: «Чтобы сделать машину, способную говорить и мыслить, следовало бы подстеречь душу в тот самый момент, как она пробивается инкогнито в наши вены (право, не знаю, когда и каким образом); нужно схватить её на лету, как  птичку, и впустить как-нибудь в машину; ведь именно так всё и происходит в человеке…» (Жюльен Офре Ламетри. Сочинения. Философское наследие. Т. 88. Изд. «Мысль», М., 1983, стр. 353).

Пока в этом мире нет другого мыслящего существа, превосходившего человека или отстающего от него. Человек сравнивает себя с искусственным разумом и называет его своим именем – андроид. Что сказал бы Ламетри о человеке, душе и о Боге, узревши различные андроиды (айпады, смартфоны и пр.), трансгены, клонированные растения и животные? Ламетри не только первопроходец, а отважный лазутчик, прокравшийся  в запрещённый властями и церковью ареал мышления. Это он призывал последующие поколения, что надо брать штурмом небеса. Большевики эту Ламетриеву мысль повторяли позже, в чём их показушно уличали антисоветские диссидирующие резонёры. Я от всей души восхищаюсь этим неугомонным французом. Был же смельчак в науке! Ламетри победил. Сама история присудила ему бесспорную победу и увенчала его лаврами. Невзирая на это, его имя крайне редко упоминается современными учёными. Имя Ламетри доныне плохо знаемо. Философема Ламетри человек-машина  является истинной и она не противоречит религиозно-мифической антроподицее. Ламетри, рассуждая о человеке-машине, не делает ссылочного примечания о Платоне, как о предшественнике, а только полагается на свои медицинские изыскания и житейские наблюдения. Это он придал острый смысл выражению Tres medici, duo athei (Из трёх медиков два – атеисты).  Врачи, жившие чуть раньше Ламетри, терзались идеей создания живого существа in vitro (в пробирке). Да это же древнейшая алхимическая идея! Сегодня это делается без долгих алхимических трудов для соединения солнца и луны. Когда появляется сообщение, что японские, а также французские учёные создают антропоморфного гуманоида, я убеждаюсь, что идея гомункулуса (маленький человек, родившийся в сосуде) алхимиков воплощается в наши дни.  Ламетри предвосхитил создание говорящих машин в конце своего знаменитого труда. Недавно скончавшийся творец андроидов, Стив Джобс является продолжателем Ламетри. Если бы не Ламетри, не было бы ни Ницше, ни Хайдеггера. Не Маркс, не Ницше и не Фрейд дали пощёчину гордыне человека, как это принято считать в истории философии, а храбромыслый Ламетри, ходивший по нехоженым тропам естествоведения. Он был первым в этом. А в наши дни гордыню человека посрамил генетик Крэйг Вентер.  Писатель, не оценённый по-должному, коего я всегда любил и ставил выше Гёте, есть Эрнст Теодор Амадей Гофман. В нём много от Ламетри. Он писал о куклах и о Судьбе. Гофман писатель Майи, чего никак не скажешь об его знаменитом современнике – Гёте.

Техника это супрарелигиозная универсальная антроподицея. Техника не является сатанинской. Машина есть великий миф. Этот миф представляет  вопрос познания Бога в непривычном разрезе. Слова пророка Мухаммада восхищающи. Он говорил, что время потраченное для познания, лучше времени, потраченного на молитву. Техника императивно призывает человека познать бренность мира сего, познать Майю. Машины указывают человеку на дали Майи.

Вопрос о  бренности сего мира был весьма заострён в раннем христианстве. Новокрещёные люди жгуче переживали тленность всего, пребывающего во власти времени. Это и породило еретическую мысль о том, что не Христос страдал на кресте, а его призрак. По их мнению, Бог, даже полностью вочеловечившись, не поставил бы себя в такое унизительное положение и мучаясь, не истекал бы кровью, подобно сотворённому из глины человека. Такие мысли рождаются не от Дьявола, а от искренней скорби. О смерти Исуса Христа думал Ницше в своём сочинении «Антихрист». Ницше здесь подобен древним пылким еретикам, хотя он опирался на французских атеистов в своём философствовании.

Кршна говорит, что Я создаю мир Майи и затем прихожу в Неё аватарой, дабы спасти мир. Кршна становится частью Майи и самой Майей. Вот это повергает в изумление. Как соотносятся Майя смертного и Майя Бога? Как  промыслить в пределах человеческих возможностей конгруэнтность (совпадаемость, соответственность) между Майями? Кршна, пришедший в мир в образе дитяти, тоже Майя, но божественный отрок в то же время является амайей. Бог играет в Майю. Это как священное святотатство, идущее от самого нумена (божества). Кршна выказывает себя в Майи и Майей и иного пути богоявления, нисхождения на землю у Кршны нет. Кршна становится куколкой среди несчастных куколок во плоти, Кршна становится големом, воплощённой машиной. Кукольность и машинность стали сущностью Кршны, пребывающего в Майи. Через прохождение Майи и страдания в Ней начинается возвышение Кршны. Галилеянин тоже становится големом и так пребывает среди людей до наступлении своего кайроса (часа). Вот здесь, подобравшись к вопросу, можно заключить: Майя и есть то, что стоит по ту сторону добра и зла и одновременно тенёта и чары Майи суть зло. Дабы оновательно продумать эту апорию, обратимся к мифу ариев о сотворении мира. После пахтанья Творения и было определено, что одни боги добрые, а другие – асуры – злые. Великий змий Шеша Ананта, царь нагов (змиев), вспомоществует богам и асурам, чтобы они сотворили мир. Ибо не быть Творению без радения маханаги Ананты. Не быть космосу без вспоможения царя подземелья Шеши. Это он заступился за несостоявшееся Творение. Как была создана Майя после совместного пахтанья? В мифе о Творении вспоможением великого змия Шеши образуется видимый мир и он разделил богов и асуров. Начинается длительная вражда между ними и она продолжится до последнего дня Творения. Как же эта вражда может быть Майей, раз она протекает в видимом тленном мире? Каким образом становится Майей война между бессмертными? И не только это нужно продумывать. Есть весьма сокровенный и трудный к постижению смысл в том, что в индуизме тысячи богов и асуров. Сонмище бессмертных как звёзды на небосклоне. У критиков религии и особенно у критиков многобожия, ведийский пантеон вызывал насмешку. Мыслящие масштабами махаюг и кальп, озирающие далёкие галактики, оперирующие многомиллиардными числами на заре цивилизации, когда другие народы едва считали до десяти тысяч, мудрецы создавшие единую родословную богов и людей, не могли быть строгими монотеистами. Остались ли боги из этого бесчисленного сонма, кои не ведают об этом разделении между богами и асурами после пахтанья? Это разделение ввело бессмертных в царство Майи. Какова природа тех богов, кои находятся по ту сторону добра и зла?  Кто ведает лучше великого змия Шеши Ананты о тех богах, кои не приняли участие в пахтании? Как называются те боги? Что является для них мудростью, дхармой и кармой? Отчего же ни один риши не спросил великого змия об этом? Долженствует ли смертному воздавать жертву тем неизвестным богам и возжигать для них жертвенный огонь после того, как он выведает о них? О, царство нагов, отчего же я не спущусь в подземелье к великому змию Шеше и не спрошу у него об этом? Дай мне, лучезарный Ананта, мудрость нагов, с древнейших времён собранная твоими предками посреди девственных бездн. Царь Шеша, даруй мне кручину, кою ведает только Брахма при тысячи головах. Ты же уврачуй сердце моё и даруй покой после столь долгих борений, о, змий всех змиев. Сподобь меня обрести благодать хлябей, помнящих первый день Творения, когда асуры с богами вместе трудились. Да пусть с твоего позволения наставляют меня могучие змии Айравата и Элапатра из змеиного племени нагов. Плох мир и стремлюсь понять, отчего он делается худшим. Растолкуй мне, ты, достославный змий Шеша, пречистое и светоносное ложе владыки Вишну, о корне зла в Творении и за Творением. Да что же такое то зло, кое было до Творения? Как возляжет и почиет владыка небес Вишну не теле владыки подземелья? Как единятся верх и низ Творения? Что для тебя является Майей, о, царь мудрых нагов? Имеют ли боги ещё и свою сокровенную Майю и какова она? Где пристанище Вед Вед?

****************

Ничто так не школит и не муштрует ищущего, как Майя. Онтология Майи лучшее ристалище для человеческого духа. Я существую, чтобы обманываться и ошибаться. И только проходя через лжи и искусы, могу постигать. Майя всеохватна и объемлет всё видимое, тем не менее,  остаётся возможность замечать в ней дезидератумы (то, чего недостаёт). В царстве Майи огромные бреши. Амайя, инобытие врывается в жизнь в виде человеческого безумия, теомании, трансовых, экстатических состояний, изменённых темпоральностей. О таких состояниях писал эллин современности — Хайдеггер, вся философия которого готовит человека к прорыву в иной мир. Это философия эфезиса. Совершенно прав оный великий неоплатонический учитель из Германии в том, что изначальная задача философии – делать вещи более сложными. Олдос Хаксли сказал, что методы всех религии – воспевания, мантры, йога, пощенье ставят целью изменить химический баланс организма и увеличить в крови состав двуокиси углерода. К Хаксли здесь нельзя не прислушаться. Из медицины известно, что в организме бегуна-стайера выделяется эндоморфин. Боль способствует вырабатыванию морфия. Это тоже своеобразный экстазис. Если бы обо всём этом знал врач-философ Жюльен Офре де Ламетри, его атеизм стал бы воинственнее.

Из миллиардов людей не наберётся даже один десяток, кто познал Майю хотя бы отчасти. Это весьма удручающая действительность. Будда учит о пути осиления пут Майи. Это ещё одна странность, что ученье Будды сформировалось в самостоятельную систему верований. Да ничего особенного не рёк Будда. Всё буддийское уже было в брахманизме. Чего достиг Будда, долгое время не вкушая и не пия? Он не смог побороть брахманизм и со временем был изгнан из Индии. Ведийские боги поглотили всех буддийских архатов и самого Будду. Отчего при жизни Будды не нашёлся хоть один сведущий брахман, который вступил бы с ним в ожесточённый спор и стал бы его увещевать, указывая на древние риши и ачарьии? Быть может, буддизм был очередным глумом Майи и богов над смертными? Быть может, буддизм был испытанием и искушением ведийских людей?

Если чары Майи суть порождение сознания смертного, тогда вся философия, начиная с создателей Упанишад, идёт по ложному пути. Если Майя существует вне сознания человека, тогда как познаёт человек пришествие богов? Как из бренья выходит вечная истина? Как из тленного возникает нетленное? Если человек всецело во власти и под гнётом Майи, как же происходит то, что внутренные переживания и безмолвные мысли занедужившего сердца полностью непререкаемы? Как может Майя допускать то, что рабствующее и терзаемое страстями разуменье человека мыслит против неё? В молчании, в покрове ночи рождается ужас от постижения глубины и возропщет смертный против своего горестного удела. По сердцу так и полоснёт остриём прорвавшейся и восставшей мысли от осознанного ужаса сего тленного и в высшей степени загадочного мира, очень похожего на заброшенное кладбище. Вечер утра мудренее и сумерки ярче зари. В ночь слышится зов мира горнего. Одна ночь священнее тысячи дней. Для философа есть только сумерки и ночь. Ему долженствует учуять приближение Каларатри (ночи времён). Он жрец и волхв жертвующий собой на невидимом алтаре мысли. Врата мудрости существуют только для того, кто собирается войти в них. Отдавший себя познанию, может сказать – Я дитя богини Кали.  Сознание порождение Майи и оно имеет в себе силу бороться с матерью. То, что я знаю о своей несведущести и о том, что я обманут Майей, уже является бесспорным признаком того, что я существую в этом призрачном мире. То, что я когитирую, уже не является неотъемлемой частью Майи. Мысль о самом себе, вышедшая из недр Майи, является амайей.  Философия искусство в прямом смысле этого слова. Философия искушает. Этот мир изъеден ложью, но редко найдётся человек, кто может правильно лгать в этой обители лжей. Многих погубила философия, сделав их калеками в познании. Многих свела с ума философия. Это опасное занятие. Философия есть не только искушение, но и ужас. Многие пишут книги по истории старых и новых философских течений. Это совсем не значит, что они мыслят и от них научишься хотя бы правильно ставить вопросы. Образно говоря, философия та книга, которую, кажется, целиком прочли и даже судят о смерти философии, а она по большей части оказывается совсем непрочитанной. Прежде преставятся боги, но философия останется. Она не умрёт. Философия это скрытое остриё. Философия — издающий нездешний свет змееподобный меч и редкие люди могут вооружиться этим мечом против немыслия. Философией нужно закаливаться, а не утешаться. Истинное философствование всегда сопряжено с ужасом и злосчастием. Философия весьма коварная и гибельная вещь. В ней сплетаются ужас и искушение. От этого искуса возникает видимость основательного знания Майи.  Внутреннее смятение, порождённое странностью мира и познавательной немощью делает смертного смехотворно жалким. Он начитывается всяческих философских книг, а пути не находит. Эти книги будоражат в нём автофилию и эголатрию. Он полагает, что что-то знает, в чём-то сведущ и даже бросается учить других. И перед полднем своей жизни человек скуд познаниями, и перед тем, как умереть, человек тот же. Он ещё умудряется написать книги о философии. Такие люди сбиваются в академические группы и своими интеллектуальными дрыганиями создают теченьица и школки. Почти четверть века эти чинилы философии сочиняют книги о Боге и не устанут нести околесицу. У них Христос отец всех либералов и Библия книга о либерализме. Они с Богом всегда запанибрата.

Библия стала чтивом для лузеров. Продвинутым либертариям читать её незачем. Бог, постоянно нуждающийся в поблажках и политкорректности, как какой-нибудь либеральный чинуша, есть посмешище, а не Бог. Бог у этих писак очередное интеллектуальное поветрие, занесённое с Запада. Если бы с Запада был занесён атеизм, то эти чинилы, не обинуясь, бросились бы с жаром доказывать о том, что Бога нет и переполнили бы свет насмешливыми книгами. Они не годятся ни в теисты, ни в атеисты. Нет в них ничего саморождённого и выстраданного. Все они големы горемычные. Не было и не будет в них ничего автаркического и тем более солипсистского. Их пером водит спесь холопа, научившегося письму. Это roturier (плебей) засевший в философии. Они создают видимость, что все люди имеют потенцию духа и мысли. Да ни к чему эти философские журналы! Они увязали философию с либерализмом и считают его необходимым условием философствования. Этим утаивается действительность человеческого существа. Христианство лишь условность и не более того. Философы стали пылкими рыночными училами. Они шпыняли марксизм на разные лады, а оказалось, что именно в либерализме человек стал законченным экономическим скотиной, хозяйственным животным, экспериментируемой марионеткой в антураже множества церквей и икон, чтоб труднее было подобраться и этого скотину критиковать. Только хлебами спасается плюралистичный человек. Много сотен законов пишутся в наше время, но вокруг беззаконие. Уймища законов не для вящей свободы, а для того, чтоб в хлебах обретался спасение. Жизнь сыграла скверную штуку с ренегатами от философии. Человек остаётся в Марксовой сфере необходимости. Организованное и переполненное всяческими товарами широкого потребления пространство не способствует высвобождению и выявлению человеческих талантов. Наоборот, человек становится бездумным винтиком потребления в этой огромной машине, именем либерал-капитализм. Западный либерализм не смог перейти в сферу свободы, хотя и долгое время сулил всем невиданную свободу. Пред судом истории предстанет именно либерал-капитализм, а не социализм. Отмечать это усердно избегают, хотя много говорят о кризисе современной истории и самой современности. Да никакого особого достижения нет в том, что экономическая деятельность жрецами либертаризма считается морально нейтральной. Это утверждение преступно, а не просто спорно. Тем не менее, оно господствует более трёх десятилетий в гуманитарных науках. Наряду с этим утверждением господствовало положение политического постмодерна 90-х годов истекшего века о том, что нет никакого различения между добром и злом. Внешне аполитичный постмодернизм стал идеологией плутократии.

Десятилетиями быть преподавателем философских предметов и в своей жизни ни разу не мыслить о зле сего мира?!  Учить студентов, что с крушением советского тоталитаризма наступила эра свободы и не понимать яремщину Майи и тотальную неволю?!  Даже преподаватели на философских факультетах, регулярно имея тесное соприкосновение с историей философии, не понимают происходящего. Что говорить о других людях?  Прытки на обличение, споры на отрицание, они много скажут о преодолении духовного кризиса, о возвращении к первоосновам, о началах, о загадочности женской души, об откровениях духа. Всё это словоблудие, враки и побасёнки, поддерживаемые на академическом уровне в разных ведомствах. Укрепляется видимость прихода нового человека, несущего идеалы либерализма. Видимость стала важнее действительности. Символы заменяются логотипами. Стандарты либеральной фелицитологии (науки о счастье) становятся обязательными. Во всех местах, особенно в телестудиях, маячит глупо скаливший зубы пустомеля голем. Гиблостью и смрадом веет от телевидения. В 90-е годы прошлого века усиленно создавалась ещё одна спасительная политическая легенда о телевидении. Что только не наговорили о свободе мнений! Тогда бум телевидения был, а в конце остался полный пшик.

Особо противны люди-либеры, застрявшие в понятиях и умозаключениях 90-х годов минувшего века. Что за мнения могут быть у них? Могут ли они со стороны на себя взглянуть и спросить: кто я? Что я утверждаю? К чему стреляться шаблонными политическими фразами о демократии, когда нет нигде этой демократии и не будет? Антисоветские диссиденты годами убежлали всех, что идеология марксизма-ленинизма вытряхивает из человека человечность и превращает его в марионетку и штампованного робота. Это было несамостоятельное, ангажированное и нарочно ложное суждение. При идеологии либерализма марионеток становится больше и это не изъян и не вина либеральной идеологии, масонов и мондиалистов. Вопрос големства не зависит от идеологий. Голем супраидеологичен. Незачем винить политический строй в том, что большинство болтливых двуногих пожизненные куколки и роботики. Винить либеральную идеологию следует в том, что она довела до предела големство в человеке. Она рассматривает эту големичность, как единственную возможность человеческого бытия.  И от незнания, и от злобы порождается стремление перемешать философские и идеологические вопросы. Глупо обвинять идеологию и политическую систему в том, что на самом деле не идеологично. Это можно назвать одним из самых больших недоразумений нашего времени, которое тесно соприкасается с вопросом кукольности и машинности человека.

Предпоследний великий всемирный блеф был разыгран Западом весьма удачно и прибыльно. Его союзниками были отнюдь не свободолюбие и мыслеискание, а глупость и стремление невежд — казаться мудрыми. Картинно тыкать пальцем в Библию, блудить языком, современничать и выкультуриваться на разные лады не помогают обрести мысль. Известная теория Карла Поппера об открытом обществе и его врагах (Платон числится в его врагах) ближе к жизни только тогда, когда из тысячи человек хотя бы одна сотня может придавать смысл вещам и явлениям. Абсолютное большинство людей, несмотря на их расовое происхождение и конфессиональную принадлежность, совершенно непригодно к той работе, которая называется смыслепридаванием. Поэтому общество больше нуждается в платонизме, а не в попперианизме. В Попперовом открытом обществе сами индивиды-либералы прикидываются свободными и вольнодумцами. После проверки самой жизнью оказалось, что они дутые фигуры, изворотливые трусы и их нонконформизм является житейским враньём, умело прикрытым социологическими и философскими терминами. Даже сократическое вопрошание остаётся делом единиц, не говоря о более высоких уровнях мышления. Сколько нечестивцев закрались в философию и особенно в эзотерику! Они презентируют себя в качестве учителей и наставников. Полно всякой эзотерической дряни! Всюду через край хлещется то безумие, о коем говорится в конце книги Екклесиаста. Владение искусством обезьянничания называется самобытностью и личностной неповторимостью. Книги о том, как распознать и встретить приближающегося Антихриста, превратились в издёвку над людьми. А истина всех истин то, что и после прихода  Антихриста, и после его ухода, люди останутся теми же и от бремени мышления человека не освободит ни конец времён, ни то, что будет после конца. Как исковеркали Христово учение сами христиане! К чему всё время на Дьявола пенять?  Големы големами, а ума у них на ложь и религиозную увёртливость хватает!

Угроза христианству заключается в следующем: В настоящее время никто не зачинает воинственную атеистическую контроверзу с христианством, как это было в XVIII – XIX веках. Ницше, стоящий на плечах французских атеистов, но выросший из Шопенгауэрова пессимизма, возненавидел христианство и проклял его. С христианством теперь спорят именитые представители «Нью Эйджа» с позиции науки, а также скандинавские язычники. Учение Христово, будь это его восточное или западное направления, стоит перед угрозой полного обессмысливания. Ныне все научились приводить выдержки из Писания и указывать на отцов церкви, но всё это неискренне делается. Повсюду можно увидеть превеликое множество книг по патрологии, по истории церкви, тем не менее, никто никому не ближен во Христе. Люди нечуткие в дружбе и не ведающие о сострадании к ближнему, заболтали и Христа, и всех отцов. Окружающий мир долгое время является радикально антихристианским. Было бы лучше, если бы с христианством полемизировали и воевали атеисты и революционеры. Эта вкрадчивое безбожие либералов, укрывающееся библейскими цитатами хуже всякого воинственного атеизма. Христианство стало частью того либерального беззакония, что продолжается уже четверть века. Ни с одной религией мира не случилось такое несчастье. Рождество и Пасха превратились в оправдание и в последний аргумент христианства, находящегося в бедственном и предсмертном положении. Именами святых отцов древности ведётся религиозно-политический шантаж и эти имена связывают с либеральным менеджментом. Это порча, это окончательное отпадение, а не просто нонсенс.

Гниль везде дебрями, а ложь волнами. Как быть человеком? Что я должен познавать и во что я должен уверовать? Кем будет замечено моё старание или в этом, или в том мирах? Если я совершенно одинок и перед Богом и перед людьми, тогда к чему эти разговоры о религии и об обществе? Кто помнит меня среди ближних?  Кого я буду называть братом во Христе? Для какого ближнего я сниму одежду и отдам ему? Как может ближний понять мои тщания и думы? Как я могу поднять его до философствования и протянуть ему хлеб от моего стола?

Невообразимая чертовщина в мире творится. Изолганность стала бичом современного человека. Земля не уходит, а ушла из-под ног и ужас бессмыслия реет над людским родом. Что такое культура? По каким критериям  судить о культурном человеке? Что такое традиция или парадозис (связь между поколениями)? Какой смысл имеет понятие традиции? Кто хранит традицию и какую? Кто следует за традицией? Это раньше было, что слушание Баха и  Моцарта, зачитывание Стендалем и Бальзаком считалось признаком культурности. Нынче так не может быть. Прежняя культура стала обузой и теперь яснее становится смысл суждения Ницше о том, что человек, уподобившись верблюду, тащит большой груз и этот груз нужно сбросить. Мы те сирые отроки, коим долженствует создать новую пайдеию, новую культуру, даже если для этого потребуется великая страда. Иначе мы обречены на медленное вырождение и вымирание. В Шветашватара упанишаде (5. 2) говорится о рождении красного риши. Он прийдёт и надо быть готовым встретить его. Он будет подобен Богу.

С вопросом голема напрямую связаны восточные мифы о рождении дитяти-мудреца, который состарился ещё в отрочестве. Старец-дитя наставляет мир. Он неестественный человек среди других человеков. Из Упанишад известен сын Брахмы, великий риши, чадо-старец Санаткумара. Он после пяти лет не рос и остаётся вечным отроком. Смерть и младенчество единятся в одном человеке, кой есть неголем. Этот восточный миф в необработанном виде перешёл в философию Ницше. Ницше учил об играющем младенце. С него и начинается новая история людского рода. С младенцем Ницше связано становление юберменша (сверхчеловека). Он уже не голем и не кукла. У Ницше только наметились контуры нового человека, сверхчеловека. Эту философию на Западе никто не развил, хотя многие считали себя ницшеанцами. На Западе развили философию последнего человека и её ставят в пример всему миру.

В наши бедственные дни Бог вступает в историю как во времена исхода из Египта племени Израиля. Это будет глобальный исход для всех народов. Во дни Моисея культура меча была единственной культурой. Народы мечом селекционировались в войне, коя велась Самым Господом. Народы видели никмат Яхве (мщение Господа). Сам Адонай брался за создание общества Господня (кедах). Эта война повторится в мировом масштабе. Мировой пожар совсем близок. В нордическом мифе это пламя Сурта в конце времён. Древнегерманское слово Muspilli означает судный день, конец времён. На заре западной цивилизации, в самом начале древнегерманские варвары уже думали о конце мира. Те древние люди, не совсем вышедшие из варварства, самостоятельно мыслили о конце времён, их беспокоило грядущее несчастье. А мы, братья мои, едва помним об этом, даже стоя в проведённой ими нестираемой борозде, окружённые превосходными  историографическими исследованиями о древней культуре. Раздувать пламя Сурта не богам, а человекам придётся. Конец мира – крушение. Если сегодня мир катится к погибели своей, то пни его и проклянь вослед!

Хочу, чтоб мои слушатели основательно постигли трудность создания культуры. Людям XVIII — XX столетий в этом отношении было гораздо легче. Тогда Бог выражался в культурформах деистического и атеистического воззрений. Вырисовывались перспективы эры машин.

Человек эпохи Просвещения со времён немецкой идеалистической философии с гордостью повторял знаменитые кантовские вопросы и был готов бороться. Теперь же даже упоминание этих вопросов является насмешкой. Мантра просветителей – слово «прогресс» больше не имеет силу. Нет стержневых понятий сегодня. Только повторяют по старой привычке те понятия, которые обессмыслились и обесценились с завершением Просветительства. Запад, опираясь на просвещенческие идеи, создал мировую эпоху и как-то невообразимо легко всё это исчезло, будто и не было никогда. Жизнь сыграла с нами ту скверную штуку, что возвышающие идеи Просветительства и вся его пайдеия превратились в байки. Время просвещенческого великодушия и облагораживания завершилось навсегда. Человека во всём мире вытрезвлял и поднимал на бой этот либертинаж (вольнодумство), идущий от французских революционеров и естествоведов. Только на первый взгляд выглядит странным, что завершение Просвещения во времени совпадает с предательским развалом советской империи. Просветительство жило этой империей. Красная империя очень высоко держала идею человека. Эта империя не была сатанинской, как об этом исступлённо твердили диссидирующие недотёпы. Да больше нет смысла восстанавливать в литературе и искусстве эгалитарную легенду о том, какими нравственными и чистосердечными бывают простолюдины в отличие от аристократии. Эмансипированные ротюре (плебс) с головой ушли в стихию мелкобуржуазности и никто из них не помнит своих благодетелей из революционного стана Просвещения. Торгаши и лавочники, маленькие люди, бывшая голытьба, о которых никто не будет писать повести, романы и стихи. Зря потрудятся прозаик и стихотворец. Это больше не тема литературы. Облагодетельствованный люд оказался неблагодарным и от всей души предался религиозному обезьянничанию. Просвещение было связано с революцией и это было жертвоприношение в эпоху индустрии. Теперь же создание секулярно-эсхатологических идей мирового масштаба затруднилось ещё тем, что даже молва о новой революции негласно табуирована. Именно героическая революционная антроподицея и вычеркнула на долгое время из философского дискурса вопрос о кукольности и машинности человека, вопрос о големе в человеке. Гегелевой и Марксовой диалектике было не до голема. Ожидалось свершение мировой революции и хилиастическое воцарение всех угнетённых.  Родина Просветительства – Европа не смогла сохранить великие идеи своих светских учителей. Это парадоксально. То, что производство всяких андроидов и умных машин поставлено на конвейер, совсем  не выражение прогресса. Техника развивается несмотря на падшесть и дальнейшее загнивание социальной системы. История создания атомной бомбы поражает своей гротескной безнравственностью. О каком научном этосе тут рассуждать? Зачем об этосе упоминать там, где была и будет только вызывающая безнравственность? По старой доброй привычке льстить себя упованием и питать безграничные надежды относительно силы науки, уже выглядит совсем не возвышенно, а глупо. Что вообще прогрессирует в истории? Развитие техники даётся  ценой продолжающегося  падения человека. За всеми этими умными машинами стоит онтологический мерзавец. Роботизация и компьютеризация производства не способствует всестороннему развитию личности. А ведь это утверждалось либеральными и социалистическими проективистами вслед за Марксом. К примеру, известное суждение футуролога Ольвина Тоффлера об электронных котеджах есть современная интерпретация Марксова революционного хилиазма. Тоффлер говорит, что компьютеризация труда приведёт к отмене рыночного и промышленного характера труда. У людей будет больше свободного времени и повысится уровень образования и культуры. Люди, по Тоффлеру, лучше проявят свои творческие способности. К горю, компьютеризация труда не привела к Тоффлеровым целям. Вся эта масса книг о наступлении эры информационного общества лишена смысла. Понятие информационного общества всего лишь очередная химера в том обществе, где происходит радикальный отказ от совести и машинизация самого человека именем реформ. Страх за хлебы водит миллионами в питомнике рабов, кой именуется современным открытым обществом. Человек от пят до макушки раб и его выдают за свободно мыслящего гражданина, кто умеет постоять за идеалы. Для обращения в рабство не нужны тирания и идеологический монизм. Вот в этом вопросе и провалилась вся аргументация философии либерализма. Заговорами крупных компаний и властей, завышением цен на еду и предметы первой необходимости играючи составляется триумфальная летопись либерализма. На Западе во всеуслышание или втихомолку, всё ещё высказываются бодряцкие пересуды о победе либерализма над историей и о конце самой истории. Как алчет картезианский отпрыск с Запада захвата всего мира! Да что он не выдумывает и норовит для этой заветной цели! Как последователен потомок нордических племён в достижении завоевании всего мира! Он часто даже действует втёмную, авось получится.

Особенность этого времени то, что доселе невиданное в истории человека материальное изобилие крайне упростило манипулирование людьми в обществе тотального спектакля. При таком беспрецедентном изобилии всяких товаров, человек всё более брутализуется. Попперово  открытое общество есть общество тоталитарного зрелища. Всё выставляется напоказ. Эта показушность, как наихарактернейшая особенность либерального социума, многими воспринимается как та остро недостающая свобода, чего не было при советском строе. Вся большая политика вертится вокруг хлебов и дышит только хлебами, а не словом Божьим. Единственным доказательством и последним аргументом либеральной системы перед судом истории стали обилие хлебов. Где хлебов побольше, там и истина. Это и есть вся философия нынешнего Запада. Во хлебе едины ближние, а не в духе. Все рассуждения о Боге и нравственности стали чепухой. В XVIII— XX  столетиях европейские мыслители своим словом облагораживали хищнический  Запад в глазах людей со всего мира. Теперь же этого нет. Последним великим мыслителем, кто поднимал Запад ввысь, был эллинствующий нераскаянный пылкий сторонник фюрера, неоплатоник по вере, а не просто  по философской принадлежности —  Мартин Хайдеггер. Да все мы обманываем себя, когда верим, что на Западе кто-то прислушивается к голосу Sein-а, как учил оный учитель, и чего-то возвышенного и благородного  ожидаем  от теперешних  западных философов. Этим мы по старой привычке опять попадаем в зависимость от Запада.

Когда-то был смысл в том, что Диккенс и Бальзак писали много обличающих романов о капитализме и миллионы людей в мире зачитывались ими и сокрушались. Сегодня сочинять на лад Чарлза Диккенса, Оноре де Бальзака, Теодора Драйзера, Джона Стейнбека, Уильяма Фолкнера и прочих именитых прозаиков бессмысленно, несмотря на то, что  капитализм разошёлся и зарвался  ещё более, чем при Диккенсе. Это раньше говорили об их творчестве все дети Просветительства, что оно вошло в сокровище духовной культуры человечества. Теперь же такого не скажешь о них и если скажешь, то это превратится в издёвку над ними. Культура и на Западе, и в СССР тем и привлекала, убеждала и поднимала на борьбу, что она была антибуржуазной, противоторгашеской по духу. Закостенелость советской идеологии мешала увидеть это существенное обстоятельство и измученным хронической нехваткой товаров советским людям казалось, что у людей на Западе совсем по-другому. В этой культуре, несмотря на её атеистические, революционистские и антиклерикальные истоки, отчётливо слышался гневный глас, идущий из Библии, а именно из книги Апокалипсиса. Когда культура стала частью мировой плутократии, она стала неубедительной, неискренней и продажной. Она как таковая, отдала концы в том обществе, где именем свободы беспрерывно возносится хвалебная песнь банкам и корпорациям, всякому делячеству и торгашеству. Поэзия, драматургия и искусство больше не будут иметь воспитательную миссию. Что такое сегодня высокое искусство? Может ли красота спасти мир? Всякой рукотворной красоты вокруг много, однако о спасении красотой нечего говорить.  Постав культуры больше не будет обосновываться на отвергнутых принципах и от западной гуманитаристики осталась только показуха. Все титанические усилия и помыслы великих европейских генералистов и общечеловеческих проективистов оказались тщетными. Произошла подлейшая подмена идеи на самом Западе. Единственное достижение Просветительства это техника. Новый человек не был создан на Западе. Запад создал и утвердил рисующегося голема, идеального раба. Нет той совести на Западе, о которой так много сказано в её философии. Поэтому не надейтесь братья мои в познании на философию Запада, какой бы притягивающей она не казалась. Запад обманул человека и выкинул его подальше ради копейки. Копейка и подкосила того бога, который смеясь, грохоча и шаркая,  приходил вместе со свободным рынком и показушно обличал большевистских атеистов. Боги так не приходят. Всё то, чем воспитывались поколения, оказалось лютой ложью. В наши двери давно вошло узаконенное человеконенавистничество именем свободы. У дверей стоят пришельцы более неприглядные и кровожорные. В любом случае, будут ли последующие поколения низменны или возвышены, они без пощады будут чернить и проклинать людей конца XX-го и начала XXI-го веков. Они будут плевать на их роскошные могилы и в этом проявится закон воздаяния Майи. Воистину, отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина. Сыновьям придётся платить за грехи отцовские. Немезида строго взыщет с живых за грехи умерших и это ещё одна странность Майи. История полна коварства Судьбы, мщения и крови. Все мы тяжело изранены, а не просто травмированы ближайшим прошлым. Братья мои, нам, сиротам конца времён отцы наши не оставили ничего, чем мы могли бы гордиться, к чему мы могли бы обращаться и приобщаться, как к мудрости, завещанную предками. Пусть наша сирость прибавит нам усердия в философствовании. Не о правах и свободах нужно говорить, а о том, как в ярмо впрягаться с подходящими соратниками ради познания, ради свершений мысли и утверждения будущности. Всех нас уже ничего не связывает ни с монархическим прошлым, ни с революционной эпохой. Мы сиры и бесприютны в этом уймище книг о прошлом и о традициях. Лжекнижие распространилось и укоренилось. Раньше радовались всякой новой книге, а теперь не хочется видеть книгу. В действительности нам приходится начинать всё заново и создавать всемственную идею. Иначе и быть не может. Это и есть битва за смыслообразующую историю. И с самого начала надо поставить вопрос: можно ли создавать иной тип историко-формационного мышления?

Ещё одна странность сего мира выражается в следующем: мир полон зла, однако жизнь в нём бессмысленна. Как совмещаются в мире Майи зло и бессмыслица? Этот вопрос не задаётся ни в среде буддистов, ни в среде индуистов. Зло не может быть бессмысленным. Обессмысливается только добро в сем мире. Следующая странность мира вот это: Если в мире  полном зла всё преходяще и призрачно, то как действует закон возмездия и воздаяния? Как совмещаются глубинный смысл воздаяния  и бессмыслица жизни? Что за смысл показывать ближнему свою сострадательность и человеколюбие, если мир сей иллюзия? Грех творимый тысячей никчёмными големами каким образом умножает зло в сем мире? На что я должен опираться в шталаге големов по имени родина? Эти вопросы и являются исходными в познании Майи.

Никакой куртуазности и галантности в философии! Не щадить себя и ломать за собой все ладьи после переправы. Надо писать безумно умные вещи. Время посмодернистских байков давно кануло в Лету уже к концу минувшего столетия. На декартовских размышлениях больше не проживёшь. Нужно найти другую исходную точку для создания философии последних времён. Всякая теодицея должна осуществиться только через антроподицею. Человек должен создать новое учение о своём оправдании. Это насущная задача современности. Впереди нас поджидают опасности. Сполохи грядущих битв из ближайшего будущего прорезают тьму этой беспросветной, тупой жизни. Не о том следует больше спорить, исходит ли Дух только от Отца, или Он может исходить и от Сына. Не то важно, будет ли найдена с помощью Большого адронного коллайдера «частица Бога» (бозон Хиггса) и что картирование ДНК и секвенирование (определение последовательности аминокислот и нуклеотидов) генома осуществлено большим умницей Крэйгом Вентером. Важно то, что происходит антропоптозис (умирание человека), происходит умерщвление пайдеии. Философия не нуждается в промоушинге, презентации, ток-шоу в телестудиях и не добивается одобрения толпы, не требует комментариев и рассмотрений от живых мертвецов.  Философия радикально нерентабельна и стоит вне критериев рынка. Она совершенно неприкладная наука. Философия безмолвно возвышается над всеми, даже тогда, когда она забыта. В философии невозможны высчитывание Бога, комбинаторика совести и ментальная химия, посредством коих создаются призраки гуманизма.

Если я после смерти с тем же даром различения и познания попадаю в мир иной, как я могу удостоверяться, что этот вожделенный для смертных иной мир тоже не Майя? Что приобретает разуменье человека в смерти, посредством которого он может познать незнакомый доселе мир иной? Или он ничего не приобретает смертью и пребывает с тем же сознанием? Первым вопросом философа, попавшего в сады небесные является следующее: что за подать я здесь должен платить? Чем тут мне отплачивать?  Для философа нет ничего даром и он не забудет о долге и в садах Бога.

О, братья, было много мистерий в Вавилоне, Египте, Греции. Посвящённые причащались к божественной сокровенности, однако, к великому несчастью смертных, эти мистерии так и не дали внятного ответа об истинности мира иного. Прохождение через инициаций не дало посвящённым знание смерти. Если бы они обладали этим знанием, вся философия от Платона до Хайдеггера была бы совсем другой. Смерть тоже бог, великий ведийский бог Ямараджа и он тоже предпочитает скрываться. Этого бога просит в Катха упанишаде юный Начикетас, сын Ваджашравасы,  чтоб он посвятил его в тайну смерти. Майя и есть пустынь Ямараджи. Как познать смерть во плоти? Как ухватить  мыслью полу платья неизменно здесь присутствующего и всё-таки вечно ускользающего древнего бога Ямы? Если бы поздний Платон в своих «Законах» изрёк – «Бог мёртв», каким путём пошла бы европейская философия? Каковым было бы мышление Запада, абы вместо греческой философии на нём возымели действие Веды и Упанишады? Брахману ни к чему сократический метод майевтики ищущего вопрошания. Брахман ни с кем не станет вступать в острый спор, дабы выявить незнание собеседника и иронизировать над ним. Постав брахманской рефлексии в корне отличается от постава греческой рефлексии. Весь эллинизм всего лишь побочное явление того, что было продумано на высочайшем уровне ведийскими людьми. Если бы во времена Сократа из брахманистской Индии какой-нибудь риши устремился в Грецию, история философской мысли была бы совсем иной. Если бы трагикам Эврипиду, Эсхиллу и Софоклу кто-либо подал сюжет из «Махабхараты», как они обработали бы его? Какова была бы греческая традиция, если бы боги Вед возжелали и смогли дотянуться до Эллады? В истории не было возможности, чтобы греческие и индоарийские мифы встретились и столкнулись. Если бы этого произошло, греческие боги в буквальном смысле были бы поглощены ведийскими богами. След буддийской культуры в эллинстве после вторжения Александра Македонского в Индию, ощутимых генерализующих плодов не дал. Платон велик, но по сравнению с индийскими риши, он всего лишь их тень. Размах мысли древних индоариев был чудовищен. Они одни-единственные в роде человеческом. Даже их потомкам стало в тягость сокровище оставленное отцами. Что говорить о других народах, которые не понимали широту мысли индоариев и крайнюю строгость ведийского иератического деления людей.  Будда пошёл по пути упрощения брахманизма. Его учение это плебеизированный брахманизм для всех народов, из которых большинство было как чандала. Будда  всё время избегал спорить с брахманами. Он мирно переиначил брахманизм. Исус Христос же, давший новое толкование Моисеевой веры, вступал в грубый спор с раввинами. Всю свою жизнь Он пререкался с фарисеями, обличал и проклинал их. Поразительным является то, что древние персы, родные братья индоариев, ни в какое сравнение не идут с людьми Вед. Персы не испытали никакого влияния ведизма, хотя и веками всегда находились рядом со своими боговдохновенными братьями из Индии. Это соседство не взрастило совместные персо-индусские устремления. Предестинация навсегда разделила их в истории. Зардушт создал собственный пантеон и ученье.

****************

Как выше было сказано, у древних ариев смерть является ведическим богом по имени Яма. Когда человек преставляется, появляется бог Ямараджа. Смерть человека это теофания  бога Ямы. Кончина смертного есть явление бога. Человек становится достойным богоявления при своей смерти. Бог непременно приходит, когда смертный отходит из мира Майи.

Адельфосы мои, нам ещё предстоит беседа о големе, а также о чандале. Готовьтесь к возрастающей скорби и трепету. Первым вопросом о големе и чандале будет следующее: предстаёт ли сын Вивасватов, бог Ямараджа перед всяким умирающим? Если отвергнутый и людьми и богами чандала был изъят из мира, будет ли явление бога смерти Ямы таким же, как его явление, когда почил в бозе брахман? Быть может, при смерти отвергнутого всеми чандалы бог Яма не появляется? Как различить смерть хюлика (человека несведущего по гностикам) от смерти мудрого старца? Для прояснения вопросов поставленных здесь, помог бы теолог в платоновском понятии. Теолог, как толкователь мифов о богах. Стремящийся к познанию Майи должен читать мифы как историческую хронику богов. Для него свод мифических преданий не что иное, как сводки по мелиоризации рода человека. Умению читать мифы учит Платон.

Огромное большинство человеков рождается или скотом в человеческом обличии, или получеловеком, пригодным для хозяйственных нужд. Несчастные, обделённые люди одного чекана. Хоть индус, хоть буддист, хоть христианин. Древние арии, последователи Вед были совершенно правы, что освятили существование касты чандал. Это необходимо для человека, стремящегося ввысь. Это необходимо для сохранения великой цели самопреодоления. Если нет чандалы, то ведийский социум (варнашрама дхарма) ущербен. Каста чандал приобретает эсхатологическое значение в том смысле, что возвышение чандал свидетельствует о наступлении последних времён. Чандала не то, что раб эллинских и эллинистических городов. Чандала не новозаветный бедняк, не Марксов пролетарий, не паупер индустриальных центров, для которого создавалось учение Христова и затем  учение о всемирной революции. Среди эллинов раб имел возможность стать вольным, если у него были достоинства. Даже в философском споре может участвовать раб. Будда ни слова не молвил о чандалах. Он молчанием обходит этот вопрос.  В корпусе буддологии об этом не отмечается. Будда не осилил трудность вопроса о чандале, хотя и создал отступническое учение.

Каким кругозором обладал, каким глазом наблюдал ведийский человек за другим человеком, чтобы заключить – не будет на него благодати и милости ни одного бога из тысячного сонма богов? К тому же, этот окаянный на все поколения человек считался ходячей скверной, именем чандала. Это заключение стало священной, непререкаемой нормой во веки веков в брахманизме. Вид чандалы, присутствие впавшего в ужасную немилость отверженного низшего человека, наигрубейшим образом напоминало всему ведийскому обществу о Майи и о пожизненном долге человека, напоминало об опасности падения и оскверниния, об опасности попадания в худшие миры, о печальном конце мира и воцарения чандал в последние времена.  Нигде нет вдумчивого суждения о сути чандалы. Только осуждают, то ли именем равенства, то ли именем Христа  кастовое разделение, осуждают существование  проклятых и отверженных.

Покров великой вселенской  иллюзии именем Майя-деви заволакивает сознание. Человек пожизненно является рабом страстей. Человек у Майи пребывает как у кукловода. Смертный влачит жизнь големом. Тем не менее, сознание осознаёт, что оно заволакиваемо и опутано путами суетного мира. Это чудо должным образом не ценится. Даже у низменнейшего человека есть догадка, что этот мир ещё не всё. Человек изначально должен быть унижён до потешной куклы, до голема. Это его святая юдоль. Человек слишком близко стоит к животным. Новейшие открытия в области исследования генома ещё раз подтвердили, что человека от животного царства отделяют лишь миллиметры. Это бесспорное положение сильно помогает в сохранении строгости и последовательности мышления. Необходимо философски обобщать достижения микробиологии и науки по созданию искусственного разума. Промедление ничем не оправдано.  Учение о переселении душ вкупе с зооморфизмом имеет труднопостижимый смысл. Слоноголовый бог, бог киноцефал и т. д. не просто плод художественного воображения. Даже в христианской иконографии сохранился зооморфизм (Св. Христофор). В Бхагават-Гите говорится о странствии душ из тел животных в тела двуногих и наоборот. Всему живому сопутствует душа. Гностики же учат совсем другому. У них даже не всякий человек имеет душу. Догадки гностиков не развились в философии.

Когда Бог врывается в махамайю, человек лицезреет теофанию тем же глазом и осознаёт это тем же сознанием, коими он созерцал и осознавал чары Майи. Как приходит Бог в мир, не возмущая и не нарушая царствование Майи? Отчего видимый мир не рушится от пришествия Бога? Человек видит богоявление так же, как смерть хворого старца или рождение дитяти. Сиречь богоявление становится вещью того же порядка из мира Майи. Отсюда можно заключить, что и для теофании необходимым условием является соприкосновение Бога с Майей. Христос, как антипод мира Майи, пребывая в мире, не нарушает  законы бытийствования Майи даже после своей смерти и воскресенья. Мир остаётся тем же после распятия. Он не просветлился страданиями великого Просветителя. Над этим трудным вопросом долго корпел блаженный Августин и для его решения в затяжном пререкательстве с последователями Пелагия, он, основываясь на Послания апостола Павла,  создал учение о предопределении, согласно которому, смертный спасается предестинированной благодатью. Сказано в Евангелии от Матфея: Quaerite et invenietis (Ищите и найдёте) (Secundum Mattheum, 7: 7). Вот и искал Августин и он создал повергающее в оторопь учение о предопределённом спасении.

Как вступают в лоно Майи знамения судьбы? Человек мало знает о судьбе. Мойра Лахесис определяет участь смертного. Августин христианизировал это положение древних греков и выразил его другими понятиями. Странно то, что греческое понятие мойры (доля человека), видоизменившись, вторглось в христианское богословие и учение сего блаженного мужа, истинного имперского человека Христовой империи,  Гиппонского епископа столетиями определяло ход мысли в теологии.

Кршна, дружа с Арджуной, открывает ему духовное око, дабы он воочию узрел могущество и славу первого божества и миры горние. Однако в видимом мире Кршна своим нисхождением не возмущает Майю. Он как верховное божество, согласуется с Майей и одновременно является её полнейшим отрицанием, о чём учит Арджуну.

Постепенно вводя слушателей в круг вышеперечисленных вопросов, продолжу моё суждение. Если унижённый хюлетическим (зримым) миром человек всего лишь голем, жалкая кукла составленная из костей и плоти по подобию всех земных тварей, если он  L’ homme machine (человек-машина) (1747 г.), как сказал гонимый церковью бунтарь и истинный научный диссидент после протестантских диссидентов, Ламетри, тогда как может во имя богов жертвовать собой голем и машина? Откуда идея жертвенности в этой двуногой скверной твари? Какую свою часть кладёт на жертвенник голем и машина, жертвуя собою? Если человек только кукла, то как боги принимают жертву от этой куклы? По позднему Платону человек кукла, но он же учит о необходимости чтить богов. Однако к чему богам почитание, заклание, воскуривание и пение гимнов от кукол? Во всей античности этот вопрос нигде не рассматривается. И греки и римляне, хорошо знавшие сочинения Платона, ужасались даже при мысли этого. Этот ужас был причиной того, что европейские просветители, следующие за Ламетри (Дидро и др.), открещивались от его идеи о человеке-машине, несмотря на то, что всегда старались быть последовательными деистами или атеистами. В конце своего окаянного сочинения о человеке-машине, Ламетри обратился к богословам: подойдите и спорьте с этой философией человеческого тела, которая, по его же словам, крепка как дуб и с ней не смогут тягаться слабые тростники богословия. Ламетри хватил в самую сердцевину, рассуждая о человеке, как о машине. Он и о своей собственной машинности говорил. Ценность его суждения возрастает оттого, что оный бунтарь, призывающий взять штурмом небо, был врачом и естествоведом. Ламетри пил вино блуда, однако не пьянел. Он думал о смерти и о том, как подобает философу встретить смерть. У Ламетри блуд не отнял памятование о смерти. Странно весьма?   Если с усердием вглядеться в суть дела, странным это не покажется. Врач-философ, сказавший о себе, что он машина, рассуждал о смерти во многих главах своего труда «Система Эпикура» (1750 г.). В LVIII главе Ламетри пишет: «Последний момент жизни – это главный пробный камень мудрости; её приходится испытывать, так сказать, в тигле смерти».

Из числа неоплатоников никто ничего не говорит и не развивает мысль Платона о том, что человек кукла в руках богов. Платон был целиком изучен, интерпретирован и трансформирован новыми платониками, начиная с Ямвлиха, но о платоновской кукле они хранили полное молчание. На этот счёт безмолвствует и Аристотель, написавший много книг о всяких вещах. В истории мышления и так случается, что интерпретация становится важнее её источника, как это было при развёртывании неоплатонического дискурса. Как из машинного чувствилища рождается мысль противящаяся Майи? Как из немощных персей смертного возникает стремление, полностью отвергающее Майю?

То, что человек машина и голем, нужно промыслить так, чтобы в суждение не вкралась пошлость или юмор. Тут далеко не до смеха. Юмор совершенно не украшает человека и глупо это повторять. Вот моя молитва перед высшими и низшими мирами, адельфосы мои, — Освободите меня от клейма смеха. Сделайте меня вольным от смеха, о, священные низины земли!

Отголоски того обстоятельства, что человек решительно не согласен с мыслью о собственной големоидности, кукольности и одновременно он обличает других именно в этом, слышатся в политических перебранках, когда одни называют других  быдлом, роботами, марионетками и зомби.

Августин в своём малом труде Expositio in Epistolae ad Galatas (Толкование Послания к Галатам) (393-6 годы) пишет: Omnis homo mendax, quia quidquid veritatis invenitur in homine, non est ab homine, sed a Deo per hominem (Всякий человек лжив, оттого что, что бы мы не нашли в человеке истинного, это происходит не от самого человека, а от Бога через человека). Тут, мысля о странности Майи, к месту будет сказать несколько слов об Августине. Он много думал и писал об истинном самопознании, об эвидентной (очевидной) когитации. Он ищет пути обретения достоверного знания. В этом отношении он в своём «О Граде Божьем» задаёт вопрос: Quid, si falleris? (А что, если ты обманываешься?) (De Civitate Dei. Liber XI, cap. 26). Ту же проблематику о достижении достоверного знания, проходя через искания Августина и через метод Декарта, развил Эдмунд Гуссерль. После Декарта когитация и когниция оторвались и удалились от богословской основы, что ничуть не повлияло на остроту и тяжесть вопроса о достижении достоверного знания. Наоборот, удаление когитации от теологии ещё более обострило этот древнейший вопрос. Гуссерлево понятие абсолютной субъективности (absolute Subjektivität) (Husserliana, X, § 36) подразумевает то, что когитирующий категоричен и он не может ошибаться. Суждения абсолютного субъекта всегда аподиктические. Августин в своём историософском труде De Civitate Dei (О Граде Божием) (413-27 годы) говорит: Nam et sumus, et nos esse novimus, et id esse ac nosse diligimus (Мы существуем и ведаем, что существуем, и своё существование мы любим) (XI, 26). В самом начале второй книги своего платонического диалога Soliloquia (Монологи) (386-7 годы), Августину вопрос задаёт его же разуменье: Tu qui vis te nosse, scis esse te? (Ты, восхотевши познать себя, ведаешь, что существуешь?). Августин отвечает положительно. Разуменье вновь вопрошает его: Cogitare te scis? (Ведаешь, что мыслишь?). Августин отвечает, что он ведает и об этом. Разуменье вновь вопрошает епископа из Гиппона: Ergo verum est cogitare te? (Следовательно, достоверно то, что ты мыслишь?). Августин отвечает, что это достоверно.   (Soliloquia, II,1).

Если во мне познавательный дар, как я могу твёрдо убедиться,что это от Тебя и Тобою, Боже? Отчего Бог не может бессомненно свидетельствовать о Себе во мне без моих познавательных радений, которые весьма часто заканчиваются бесплодно?  Как соотносятся во мне мой дар познавания и моя големность или машинность? То, что я мыслю своё големство таким неслыханным доселе образом, это от меня или предестинировано во мне? Можно ли допустить, что то, что мыслится от меня самого, исключает предестинированность? Я сотрясаю Майю этими вопросами и тщусь выхватить из неё сокрытое. Персонально ли когитирование? То, что я думаю о големе и о смерти, это думает во мне атман, или я думаю самим собою?  Атман во мне прозревает, или я сам прозреваю? Кто я есмь? Для чего я есмь именно в это несчастное время в царстве Майи? Как мне долженствует познавать? В моём одиночестве кто мне будет споспешествовать в познании?  Как случается, что акты мышления одновременно имманентны и трансцендентны для мыслящего? Каким образом и до каких пределов  персонально самопостижение? Мыслю ли я, или во мне мыслит некто? И если мыслит некто во мне, у коего есть сокрытая от меня память о смерти, как оно становится  моим собственным внутренним гласом  и в то же время остаётся отрешённым от меня?  Как я могу после своей смерти удостовериться, что загробный мир уже не Майя? И если это уже не Майя, как преобразуется разуменье отошедшего к вечному сну? Кому раньше принадлежало моё разуменье? Я догадываюсь, что оно было чьё-то.  Быть может, смерть одаривает сознание чем-то невиданным, чего недоставало при жизни? Быть может, рай и ад суть более высокая степень Майи? Что такое истина в геенне огненной? Есть ли где-нибудь ложь в преисподней?  Если я совершаю худые или добрые дела, как они могут свидетельствовать обо мне после моей смерти? Ведь любые деяния творимые мной в мире Майи, часть её иллюзорности. Как мои деяния могут стать непреложной истиной на моём посмертном судилище? Общество принципиально ничего не желает знать ни о моих познавательных возможностях, ни о степени моей големности и об уменьшении этой големности моими стараниями, хотя в нём, в этом обществе много говорится о философии, этике и о внимании к человеку, как о главной ценности и об основном приоритете. Это общество и его культура изолганности, обязывающая меня казаться этаким славным малым, счастливой куклой, для меня совершенно неприемлемы. Я считаю его своим заклятым врагом. То, что люди не видят того, кто своим нечеловеческим терпением, в своём борении в одиночестве стремится стать совершенным человеком, как об этом учили древние учители, это так и должно быть, но видят ли боги стремление такого человека и могут ли они оказать ему хоть малейшее вспоможение? Да не может быть так, что всю жизнь прожившие големами и куклами мерзкие двуногие твари после своей смерти становились достойными хотя бы ада.

****************

А теперь последуют другие ещё более трепетные вопросы. От их подлинной постановки и зависит продумывание и прояснение ряда существенных обстоятельств, которые давно скрываются то ли именем человека, как вершины эволюции и венца Творения, то ли именем Бога, как любви. Просветительские дефиниции о человеке уже пришли в полную негодность. Определение человека, как венца Творения не годится даже в метафоры.

Вот трудность, связанная с Майей и сознанием: сей мир иллюзорен и крайне обманчив, однако галлюцинант, видящий образы, видит видимость видимости. Я, съевши галлюциногенный гриб, вижу призраки. Майя как мир призраков, породила ещё другие призраки. Однако находясь в галлюцинативном или в трансовом состоянии, я могу точно предвидеть то, что должно непременно случиться. Отсюда вытекает, что у галлюцинации есть своя действительность, которая выше пелены Майи. Человек с душой и хюлик (несведущий по гностикам) одинаково ли галлюционируют? Одинаково ли видят оба они пелену Майи? То, что должно непременно свершиться, я его вижу в трансе как галлюцинацию. То, что я не вижу, обволакиваяь чарами Майи, вижу в галлюцинозном состоянии, как иного призрака, отличающегося от призрака Майи. Увиденный мною призрак прорвётся  в мир, как непреложное, как предначертанное, но его я всегда вижу в виде призрака. Непреложное предстаёт перед моим взором как ложное, в образе ещё одной Майи, коя доступна моему разумению только в особом его сосстоянии. Это ещё не всё. У Майи есть и другие странности. Здесь и следует воскликнуть: O, delirae hominum mentes! (О, безумие человеческого ума!).

В психиатрии есть понятие псевдогаллюцинации. Их исследовал психиатр Виктор Хрисанфович Кандинский (1849-89). Галлюцинант, коему подлинно мерещится призрак, одно дело, но пациент галлюцинант, коему кажется, что ему мерещится призрак, дело особого порядка. Врач Кандинский, по всей видимости, исследовал делирические состояния многих пациентов, чтобы твёрдо установить, что какому-то больному не чудится что-то, а будто чудится. Он установил лживый галлюциноз, обманчивое галлюцинаторное состояние. У Кандинского был метод, когда он отличал  псевдогаллюцинацию от настоящей галлюцинации, но насколько достоверен метод Кандинского и можно ли его, чуть видоизменяя, применить в философии? То, что истинному галлюцинанту что-то грезится в грёзах Майи, является клиническим случаем и этот случай истинен. О нём написано много медицинских исследований. Сильно изумляет то, что грёзы и призрачные эйдосы в свою очередь  порождают другие призраки. Кандинский изучал призрак призрака. Перед ним стояла задача неимоверной сложности. Оказывается, что псевдогаллюцинант не болен грёзами. Ему кажется, что он видит. Его сознание бредит, но бредит ложно. Устанавливает это не он, а врач. Сиречь пациент не в силе самостоятельно установить свой ложный бред. Тут ещё нужно определить степень интерсубъективности между больным и врачом, а также глубину вчувствования врача в изучаемую болезнь при исследовании этого не только клинического, но и философского явления. Если бы Гуссерль обратил внимание на эту делирию, он по-иному поставил бы проблему психологизма в своей феноменологической гносеологии. Негоже, ничтоже сумняшеся, умалять значение предмета, исследуемого Виктором Кандинским, раз оное безумие известно из психиатрии. Этот клинический случай из психиатрии фантастичный и многослойный френологический и гносеологический артефакт и он до сей поры не становился предметом раздумывания у философов. Необходимо найти философское толкование психиатрическим феноменам. С чем оных можно сравнить, дабы лучше вникать в суть рассматриваемого явления и, образно говоря, поймать живинку?  Это как видеть сон во сне. Уместно будет обратиться к семантике. Греческое слово oneiros означает сновидение, а выражение on eirein – возвестить истину. Уместно также вспомнить, что в новозаветном греческом языке pnevma означает и Дух Божий и дух от человека и привидение, призрак. Эта семантика находится в полном соответствии с Майей.  В русском языке слово сон имеет двойную семантику. Сон синоним грёзы, а также вещего видения. (Из всех индоевропейских языков русский язык ближе всех к санскриту). Философия языка не что иное, как онтология. Она должна прощупать и допросить Майю, как виновницу всех бед. Сон означает герменевтику эйдосов, и ложных, и подлинных. Виденное  в видении может быть и знамением, и непроизвольным воображением впавшего в сон сознания. Познающему следует знать, что понятие подсознательного Зигмунда Фрейда вводит в заблуждение.  Тёмные влечения, половые перверсии и т. д. не проистекают из сферы подсознательного. Они сознательны. Сон двойственен. Сей мир подобен сну, однако он давит со страшной силой. Он отнимает слишком много сил и держит человека под ярмом материи и времени. Тут возникает вопрос: как во сне истина возвещается спящему? Сон и сновидение призрачнее яви, тем не менее, истина, как предопределённость, как неминуемое, предпочитает именно отошедшего ко сну, сновидящего, а не бдящего. Однако Бог в Писании призывает: «бдите!», «День Божий придёт как тать». Господь прийдёт к Суду. По иудеям, истинная геула (спасение) будет внезапным и придёт тогда, когда никто её не ожидает. Страшный Суд как амайя, будет вершиться в царстве Майи. Милующая воля Господа проявит себя через Майю. Совлечь покров Майи с собственного разумения смертному удаётся во вещем сне. Тот, кто видит во вещем сне грядущее, вещун он, или ведун. Он ведает о предопределении, о Судьбе. Слово «ведун» связано с санскритским этимоном – veda.

Вопросы вытекающие из странности Майи стоят на стыке психиатрии, психологии, философии и теологии. Всё это объединяется в онтологию сознания. Жизнь в этом мире полна бедствий и заблуждений и человек с согбенной спиной мыкается по свету в своём одиночестве. Все смертные больны чарами Майи-деви. С рождения по гроб человеку мерещится. Это и есть галлюцинация ежедневности, чем и занимаются философия и теология, а не психиатрия. Известная Платонова притча о пещере свидетельствует об этом. То, что человеку ещё чудится и видится, это другое несчастье. Видимость Майи порождает иную видимость.

Если я приму мескалин, лизергиновую кислоту, зелье из кактуса пейотль, снадобье из мухомора, стану галлюцинантом. Вот мне мерещится, что парю в облаках и со мной речь ведёт какой-нибудь небожитель. Но как врач проведает о том, что мой призрак настоящий? Предположим, я визионер и впадаю в транс для познания грядущего. Как я могу обрести уверенность в видении, что созерцаемое мной грядущее, появившееся пред моим взором в виде призрака, является подлинным и я могу смело сообщить людям о нём? В чём суть метода Кандинского, когда он определил, что видения пациента лживы? Кандинский, по всей вероятности, досконально знал описания настоящих галлюцинантов и их френическое состояние. Когда перед врачом сидел псевдогаллюцинант, его рассказы разнились ли от рассказов настоящих галлюцинантов? Но если разница между ними ничтожна, тогда как возможно с уверенностью сказать, что этому человеку мерещится на самом деле, а тому только так кажется, ему втемяшится и зря он морочит врачу голову? Кандинский, определив псевдогаллюцинацию, заключил, что этого бредового состояния недостаточно для подлинной галлюцинации. При внимательнейшем продумывании данной трудности творится нечто такое, что можно спятить с ума и самому впасть в бред. Повторюсь, вопрос этот намного больше, чем просто психиатрический феномен. К галлюцинации не подходит понятие и критерий истинности, но, тем не менее, псевдогаллюцинация  подразумевает именно то, что существует истинная галлюцинация. И то нужно здесь отметить, что всякий смертный с отрочества является галлюцинантом и в бодрствовании, и во сне, но грань, когда грёзы и мечты переходят в безумие, слишком узка и призрачна. В этом отношении Э. Т. А. Гофман был гениален в своих прозаических сочинениях. В нём самом была некоторая толика от галлюциноза. Гофман был творчески болен, а не просто болен Майей. То же самое можно сказать о Достоевском.

Возвратимся к Кандинскому. Быть может, Кандинский поспешил с выводами ввиду крайней запутанности данного феномена? Ни психиатрия, ни психология не могут постичь и дескриптивно проанализировать сверхсостояния сознания из-за предельной труднодоступности этого явления.

То, что великий йогин древности накапливает тапас страшной силы и становится сверхчеловеком, переживая состояния самадхи, уже не Майя. Обладающий йогическим тапасом, всё ещё пребывает в царстве Майи. Тапас йогина сосуществует с Майей. Благонравный сверхчеловек подвизается в Майи. Индийская мифология повествует о многих  сверхлюдях. Они те, кто преодолел себя как человека, кто превозмог собственного голема, куклу в себе. Они самих себя превосходили и были творцами в мире Майи.

Если человек переживает озарение свыше и на него нисходит благодать, как благодать встречается в человеке с его же големом, с кукольной сущностью? Как возможно феноменологическим методом изучить озарение? Насколько возможно феноменологически редуцировать наитие и переживания тайнозрителя Божьего?

Саул, сын Кисов, помазанный на царство, пророчествовал среди сонма пророков. Дух Божий сошёл на него (1-я Царств, 10, 10). здесь следует спросить: в своём озарении избранник божий, Саул узрел и пережил больше того, чем узревали и переживали другие пророки? Зависит ли от разуменья конкретного человека вербализация того, что на него нисходит с небес? Если помазанник божий, Саул не смог полностью пережить наитие из-за скудости собственного разумения, будет ли Господь гневаться на него или смолчит, принимая во внимание немощь и хилость смертного? Мог ли Саул, указывая на заветы веры, отказаться от царства и отвергнуть волю Бога, говоря, что захотев царя, израильтяне оскорбили Бога, ибо Он и есть истинный царь Израилев и впредь пусть Он правит домом Яакова?

Сказано в еврейских пророческих книгах, что было много лжепророков, но как быть до конца уверенным, что тот или иной человек, впавший в экстазис, на самом деле обретает дар пророчества? У апостола Иакова в Послании сказано: «Это не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская» (Иаков, 3: 15).

Отчего по-разному видят невидимые миры Сведенборг, Бёме, Вивекананда, Даниил Андреев и прочие визионеры? Это же предельно тормошит сомнение ищущего, что иные миры лишь игра воображения и иллюзия отдельных впечатлительных и отзывчивых людей, людей, творчески больных Майей? Отчего видения так субъективны и не поддаются изысканиям ищущего?

Если бы Гегель созерцал созерцаемое Яковом Бёме, отразилось бы это на диалектику Гегеля? Если бы у Декарта были такие же видения, как у Сведенборга, наложили бы они отпечаток на когитирование первого? Как это может быть, что субъективное переживание в озарении свыше только иногда становится объективным знанием в мире Майи? Каковым было бы суждение Ницше, если бы ему явился Господь? Если бы Христос воззвал к Ницше, что зря он низводит апостола Павла в своём «Антихристе», смог бы после этого Ницше оставаться таким мятежником в философии? Если бы Хайдеггер на том проселке, о котором писал так завораживающе, узрел ангелов, посланных ему Богом, какова была бы его мысль? Что думал Николаус Коперник о Боге, когда убедился, что планета Земля не является центром мироздания? Эти вопросы к тому, что тот, кто считает себя философом, должен вопрошать себя: какова была бы его философия, если бы ему явился Бог?  Как бы он убедился, что явившийся ему Бог есть именно Тот, о коем повествует Писание?  

У Ибн Араби есть такие слова: «Каждый знает о Боге только то, что заключает из самого себя». Из этой мысли Ибн Араби можно вывести целое суждение о соотношении големичности и божественности в смертном.

Необходимо обратить взор на ещё одно усложняющее обстоятельство в познании Майи и голема в человеке. Если кто-то из даровитых исполнителей превосходно играет на музыкальном инструменте и с лёгкостью выполняет сложные композиции, это не от духовности исполнителя, а всего лишь устоявшаяся техническая привычка. Здесь длинный алгоритм звукосочетаний быстро разыгрывается в наторевшей памяти музыканта. Это ментальная машинальность. Слушатели исполнителя дают небу послабление и рассуждают о Божьем даре. А это не так. Разительно играющий музыкант очень часто оказывается невеждой, а то и низменным человеком в жизни. Дар Божий в нём не потерпел бы невежества того, кого небо одаривает исполнительским талантом и умением прелестно музыцировать. Пусть это тоже будет для вас, мои ищущие братья, ужасным открытием, что создающий красоту, к примеру, художественное полотно или восхитительную резьбу по дереву, не является человеком с просветлённой душой. Создание красоты и рукотворного великолепия не делает человека красивым душой. Творивший красоту скорее автомат во плоти, выделывающий отменно освоенные технические приёмы. Красота в таких случаях не спасёт мир. Она скорее обманывает ещё более и усиливает чары Майи. Эта красота только льстит нам, унижённым и неведающим смертным, бередит чванство человека и создаёт обманчивую надежду.  Тут же надо упомянуть, что машинальная реакция и вообще машинность часто выдаётся за духовность и разумность. Эта машинность детерминирована физиологической организацией двуногого, его горемычной и затяжной эволюцией. Ещё до расшифровки генома было видно, что расстояние между животным и человеком весьма коротко. Человек во своей кичливости и браваде, приобретённой философией рационализма и предшествующим христианским богословием, столетиями упорно не желал сознаться в этом. Последние достижения генетики лишь контрастно вырисовали  ничтожность расстояния между человеком и животным и ещё более усложнили дело для богословия. При дескрипции человека в психологии и социологии часто говорится, что «в определённых обстоятельствах у человека включаются механизмы…». Указывание на включающиеся человеческие механизмы ставит целью подчеркнуть сугубое отличие человека от животных и от их поведения. Нам в науке ближе и понятнее косвенное сравнивание человека с машиной, описывая его поступки, а считать себя машинами и механизмами, несмотря на убедительнейший научно-исследовательский материал, наотрез отказываемся.

Продолжу суждение об экстазисе и трансовом состоянии сознания. Брахманы учили о достижении самадхи. Будда, кой всегда избегал спора с ними, никогда не испытавши и не пытаясь достичь самадхического состояния, начинает учить о достижении нирваны. Этим Будда презрел Веды и другие священные писания индусов. Будда счёл необходимым создание нового учения о преодолении Майи. Разве самадхи был столь неубедителен для Будды? Разве он находил изъян и viduitas (отсутствие чего-то) в учении брахманов? Основываясь на что полагал Будда о большей значимости нирваны, чем самадхи? Шопенгауэр считал нирвану этическим идеалом. Это тоже укрепило на Западе  мнение о нирване, как о непререкаемой истине.  Отчего в своих проповедях Будда ни слова не молвил о том, чем разнится нирвана от самадхи? Он не ведал о самадхи и не мог сравнить его с нирваной. Вот это и даёт твёрдую почву для того, чтобы сомневаться в нирване и вообще в автаркии буддизма. Будда проходит стезю от аннамайи (удовлетворение пищей) до анандамайи, самадхи или брахма-бхуты (возвышение сознания до Бога). Если нирвана есть самадхи, отчего стало необходимым уверовать в Будду, дабы иметь возможность испытать нирвану? Быть может, Будда пережил состояние самадхи и назвал его нирваной, чтоб ещё раз подчеркнуть своё отступничество от брахманизма? Но если отступничество, то войной, как Христос отступил от веры Моисеевой. Исус грубейшим образом препирался со служителями храма Соломонова и вселюдно проклинал их. Гневные отповеди Христа остаются образцами. Христос ссорясь и грозясь, учил о горнем мире. Все великие учители рода человека стяжали славу именно тем, что они искали пути превозмогания пут Майи и обретения горних седалищ для смертных. Если бы я спросил  знаменитого йогина Свами Вивекананду чем отличается нирвана от самадхи, мог бы он ответить? Создатель учения интегральной йоги Шри Ауробиндо Гхош что сказал бы по этому поводу? А главнее всего здесь то, что сказал бы о нирване и о её отличии от самадхи  достославный ребрахманизатор, основатель адвайты-веданты, вытеснивший буддизм из Индии, святой мудрец Шанкара?

Как установить, что нирвана, испытанная впервые Буддой, выше, глубже и содержательнее самадхи, который достигался брахманами и йогинами? Здесь это ещё не всё. Виднейший представитель дзэн-буддизма Дайсэцу Тэйтаро Судзуки (1870-1966) учит о высшем состоянии сознания адепта дзэн, кое называется сатори или кэнсё. Есть ещё понятие — шикантаза. Сатори тоже прорыв человека из Майи в амайю. Отчего люди дзэн-буддизма называют этот прорыв сатори? Да разве последователи дзэн-буддизма превзошли Будду, раз они не довольствуются состоянием нирваны и  и назвали своё парадоксальное состояние новым именем – сатори? Дзэн-буддисты подчёркивают, что их учителями было достигнуто что-то доселе невиданное, что, подразумевается, не нирвана, а больше нирваны. Познавший состояние самадхи йогин, пошедший в ученики к настоятелю дзэнского монастыря и со временем достигший состояния сатори, как толковал бы об этом? Сказал бы этот ведийский йогин, что сатори ещё не самадхи, или сатори выше и содержательнее самадхи?  Адепт дзэна, испытавши сатори, отчего не становится просветлённым, сиречь Буддой? Он даже далёким подобием Будды не становится. Он выходит из пережитого состояния и тот же человек. Он влачит ту же самую горестную жизнь. На его лице нет отпечатка небес и следа света нездешнего. От его уст не произносится ничего неслыханного. Он не обретает убедительное и бессомненное сверхъестественное знание  (scientia sanctorum). К горю, опять остаётся широчайшая возможность сомнений, догадок и не только вольной интерпретации, а импровизации и грубой выдумки. Так уже не должно быть после испытанного экстатического состояния. Человек после экстазиса (сатори) не освобождается от бремени необходимости вопрошания и познания. Видение образов высших обителей не преобразовывает адепта, испытавшего сатори. Он не мутирует и его разуменье не обретает мощь. То, что он молниеносно понимает скрытый смысл всех древних и новых коанов, этого мало. Понимание коанов не свидетельствует о мудрости понимающего их. Сатори малоубедителен для того, кто напряжённо думает о предельных вопросах и не даёт никаких послаблений ни богам, ни себе. Если всё это так, для чего же анонсировалось по всему миру учение дзэна, как что-то необычайное? Если сатори высшая истина и виднейшее достояние дзэна, отчего дзэн-буддисты не могут убедить буддистов других течений, к примеру, тибетских ламаистов? Выходит, что буддистов другого толка совершенно не волнует и не впечатляет то, что некоторые бодхисатвы достигают состояния сатори. У других буддистов свои методы достижения экстатических состояний. Да и вообще, для чего эта пестрота и множество толкований учения Будды? К чему веками возводить добрую напраслину? Направления буддизма развивают физиологические аспекты индуизма и  не более. Раз речь зашла о тибетских ламаистах, надо задать им предельно провоцирующий вопрос: если нацисты, заручившись поддержкой предыдущих лам, уверившись, что им покровительствуют нездешние силы при захвате всей Европы, были поражены в войне атеистической рабоче-крестьянской Красной Армией, то это означает поражение учения ламаистского буддизма. Богохульники-большевики, ярые святотатцы-революционеры,  а не просто воинственные атеисты, победили армию, о непобедимости коей пророчествовали тогдашние ламы.

Если хоть наполовину удастся определить разницу между нирваной и сатори, то всё сказанное проповедником Судзуки и его последователями сведётся к нулю. И не только это. Если станет возможным установить различие между самадхи и нирваной, то окажется, что Будда подвизался и мучился понапрасну и святой Шанкара был совершенно прав, когда вёл полемику с буддистами в Индии. А если сатори то же, что самадхи, отчего достигшие сатори никогда не лицезреют ведийских богов? Если православный и католический мистики в экстазе созерцают Приснодеву Марию, если буддистский отшельник в своём экстазе созерцает архатов, а ведийский йогин созерцает светозарных ашвинов, то из этого можно судить о том, что у всякого экстаза своя предрасположенность, предустановка и предубеждённость. Отчего христианский подвижник в своём экстазе не увидит Будду, а всегда видит Исуса Христа, Приснодеву, или какого-либо христанского святого? Отчего искушённый в экстатических состояниях йогин никогда не увидит Богородицу Марию, а всегда созерцает славу какого-либо ведийского бога или богини? Все эти вопросы напрямую связаны с познанием Майи и над ними следует думать с нечеловеческим терпением, стеная и проклиная этот мир. Если я, к примеру, являюсь пылким бхакти (вишнуитом или шиваитом), то в видении всегда буду созерцать Вишну или Шиву и никогда Будду. Удручает и то, что статуи Будды стали частью дизайна в гостиницах и барах на Западе и на Востоке. Големы мира потешаются и оригинальничают этими статуями. Никто не задумывается об истоках и сути буддийского учения, узрев эти лежащие и сидячие статуи и статуэтки в том или ином месте.

В исламе состояние экстатического выхода суфия называется фана. У хасидов оно называется хитлахавут. Суфий в своём прорыве созерцает свет Аллаха или видит Хидра и этим удостоверяется в истинности своего видения. Тут уже не могут быть никаких сомнений и безмолвных терзаний. Может ли определить находящийся в экстазе, что все видения от единого Бога? Но если все видения от единого Бога, для чего Ему эта сбивающая с толку многоликость? Отчего свет горний, шедший от единого источника, разбивается на отдельные вспышки, достигая царствия Майи?

Экстатическое состояние не только в религиях является централным вопросом. Порфирий в своём труде «Жизнь Плотина» описывает экстазис, пережитый Плотином. Беглец от иезуитов, их непокорный воспитанник, новейший интерпретатор Платона, немецкий грек Хайдеггер, оставаясь в рамках европейской академической философии, основательно рассматривает вопрос об экстазисе, прорыва границ Майи. Он упорно ищет смысл Бытия (Sinn von Sein). В своей работе Die Grundprobleme der Phänomenologie (1927) (Основные проблемы феноменологии) Хайдеггер говорит о душе с даром различения Sein-а от Seiende. По Хайдеггеру, она и встанет выше души животного и превратится в душу человека. Хайдеггерово понятие — das man — это голем Запада. Когда человек экзистирует в учении Хайдеггера и в дзэн-буддизме, ещё и то надо определить, насколько участвует в этом экзистировании Бог.

Состояние, называемое на разных языках самадхи, нирвана, сатори, фана, хитлахавут, является шизофренией, но не в психиатрическом смысле. В этом состоянии сознание саморасщепляется и начинает преодолевать Майю. Расщепление сознания даёт проявиться нездешнему свету из горнего мира. Искринка от того света всегда таится в смертном и может превратиться в зарево. То, что кажется ниспосланным с небес светом,  по большей части выявление скрытого дара человека, богоподобного внутреннего человека (о эзо антропос) и его внутреннего слова (verbum intimum), о коем говорится у апостолов и ещё ранее у языческих философов. Вопрос о прояснении того, чем разнятся между собой вышеперечисленные экстатические состояния, является более значимым, чем вековой спор между предестинационистами и пелагианцами, начиная с Августина и Пелагия и заканчивая современными кальвинистами и неотомистами.

Ещё и этот вопрос непременно следует здесь поставить: каким образом приобретает юродивый, этот тайный слуга Бога, творя глум во Христе, дурацкую игру и святое притворство, дар провидения? Как это возможно, что прикидываясь безумцем, быть провидцем и творить чудеса во славу Божию? Как это совершается, что вытворять юроду во славу Господа даёт провидческий дар безумцу Исуса Христа и то не всегда?

Человек разительное явление в мире Майи. Он кукла и машина. Он же может мыслить непреходящее и возвышаться до высот амайи. Это весьма противоречиво. Как может двуногая машина мыслить о том, что выше её и чего она не видела никогда, но всегда имея о нём нечёткую и слабую память? Как на догадках и далёких смутных воспоминаниях возводится светоносная пайдеия смерти, что и есть лоно всякой дальнейшей культуры?  И Бог смиряется с тем, что человеки живут и сгинут в неведении и удручающей кукольности. Одно и то же повторяется в мире Майи из века в век и не возмутится Господь, в безмолвии и безучастно созерцая погибель миллиардов двуногих тварей.

****************

Собравшимся предо мной ищущим познания сообщу об иной скорбной мысли: каким образом обитает между неведающими вольными и невольными человеками Бог? Как присутствует Дух Божий в собрании големов? Некие люди, как они имеют привычку, произносят бессмысленные слова о нисхождении благодати и любви. Трудно найти человека со способностью понимания вопроса, а некие ближние делают вид, что у них изначально имеются ответы на все вопросы.

Каким образом носится Дух Божий промеж куколок, сотворённых из плоти и костей? С каких пор и как начинается преобразование массы големов в единство, обладающий духом, устами коего  возглаголет Сам Господь? Мой ближний видит моё благодеяние к нему, как говорящая куколка, или как человек с пробуждённым духом? Каковым должно быть моё благодеяние к ближнему, дабы это помогло ему для выхода из големства и становления познающим человеком?

Две тысячи лет потребовались для установления той научной аксиомы, что человек существо, кой дрессируется и высчитывается единством гуманитарных технологий. Только либерал-капитализм смог сказать без обиняков, что человек есть машина, экономическое животное. То, что до сей поры ещё оставалось теоремой, капитал превратил в аксиому – человек является машиной. Это и есть единственный и конечный антроподицейский гном сего времени. Проводятся много церковных конференций и семинаров и этот гном не стал предметом рассуждения со стороны церковников, кои столь много скажут для порицания техники и некоторые из них даже призовут прихожан кинуться в кулаки для защиты того, чего в самом деле уже нет довольно долго.

Клерикалы текущего времени предупреждают учёных и призывают их отказаться от лабораторных опытов клонирования. Настоятели церкви скажут, что человек сотворён Господом и Он ему вдунул дух. Об этом настоятели говорят так, будто все люди рождаются с пробуждённым духом, будто в людях нет ничего големического и животного. Клерикалы говорят, что вследствие клонирования появятся зомби, но разве зомби нет во множестве и без клонинга? Если репродуцирование вида человека доселе происходило семяизлиянием, это не значит, что во всяком младенце дух Божий и ангельская природа будут врождёнными, а младенцы-клоны будут только зомби. Размножение человека посредством семяизлияния тоже является похожим на клонирование. Невозможно, чтоб в генитальном клонировании была тайна Божия. За установление этого мы должны быть благодарны исследующему природу учёному. Дитя, рождённое посредством искусственного оплодотворения, ничем не отличается от дитяти, рождённого посредством генитального оплодотворения. Сосунок в обоих случаях будет одинаков.  Так же и будет дитя-клон. Когда человек-клон смешается с гурьбой человеков, рождённых от отца и матери, крайне трудно будет отличить его от них. Это обстоятельство в корне потрясает всё христианское богословие и полностью его отменяет. Вопрос касается того, каким способом учёный придаст клону заранее установленные свойства и способности, кои воспособствуют улучшению человеческого вида. Если учёный достигнет этого, тогда в войне, возникшей между видами, вид клонов по всем критериям одержит верх над видом, рождённым естественным путём. Этот последний будет обречён на истребление.

Ничего так очевидно не свидетельствует о конце христианства, как появление человека-клона и киберантропа. Если именно это было поставлено задачей, если естествоведение шло к этому, тогда для чего живёт в сердцах людей сонм богов? Для чего поклоняется человек богам в течение тысячелетий? Боги не внесли никакого вклада в научных изысканиях смертных. Они только мешали людям, вселяя в них страх и предрассудки. Учёный изгнал богов, как пройдошливых хищников.

Многим людям пересадили искусственное сердце, чужое сердце и другие органы. Медик научился коррекции членов человеческого тела, однако на хирурга не воспылал гневом Господь. Так же и будут клонированные люди. Если учёный смог превратить эстетическую хирургию в обычную медицинскую деятельность, тогда проблемой является то, возможно ли научными методами осилить в человеке биологическую машину, голема и до какой черты это возможно?

То, что днесь называется культурой, призвано для того, чтоб умело укрыть машинность большинства и големную жизнь. На социальные науки и религию ложится лицедейская миссия – всякого человека нужно показывать как имеющего духовность. Гуманитарии с сожалением говорят о роботизированном человеке. А того не скажут, как сами осилили собственную големность и машинность. Разговоры о роботизированности людей не является показателем преодоления големности в себе самом. Так образованные и краснобайствующие големы много скажут о Боге и об Его познании, однако это не значит, что они больше не являются големами.

Голем входит в церковь, причащается, помазывается миром. Голем постился и затем разговелся, тем не менее, это не может быть являться стезею преодоления големности в человеке. Хождение к попу не является залогом того, что телесный автомат наполнится духовностью. Это стало бесспорным обстоятельством в нынешних временах. Вчерашные церковные гуманитарии, много говорившие о бездуховном советском атеизме, молчат на этот счёт. Те, от которых скудный в познании человек ожидает сострадания и доброго слова, оказались лживыми куклами и лицедеями в вере. Если бы это было не так, катастрофа человека в нынешнем времени не была бы такой очевидной. И чтоб никто не пенял на Дьявола за столь глубоко зашедшее разорение и запустение. Это происходит не от Сатана, а от низости человеков и является их действованием.

Хочу спросить попа, столь много разглагольствовавшего о последних временах и обличающего Дьявола: после хиротонии (рукоположения) чувствует ли поп внутри себя тяжесть собственного големства? Если при рукоположении Дух Божий нисходит на человека, тогда он непременно должен прочувствовать то, как притесняет его голема Дух Божий. Именно попу следовало оставить для потомков размышления об этом. А он даже малую толику не оставил. Священнику долженствовало возвещать о том, как преобразует в нём Дух Святой голема, плотского автомата. А он даже не видел такой потребности. Заглянул я в святилище и узрел гордыню любящих сильных мира сего големов в митрах. Опечалился я и вышёл.  В последние дни преогромное число големов как будет големствовать? Как будут судиться на Страшном Суде те, кои ни разу в жизни не ощущали свою големность? Во великие дни Антихриста как будет преодолеваться трудность голема и что может предпринять для этого Сатан? Каким образом должен спастись или угодить в преисподнюю голем? Это ужасная дума. И чтоб никто не присваивал себе имя философа, если эту трепетную думу всегда не носит сердцем.

Экстремизм неолиберализма оживил вопрос о существе человека, который был нарочно забыт и покрыт пылью. С какой целью рождаются миллионы людей, если не для того, чтоб жизнь выплюнула эту массу и она стала засохшим плевком? Никудышные люди, коим политическая система даёт полную свободу блудить языком и спесивиться. Только таким ухищрением решается трудность существования этого антропологического шлака. Когда эти люди умирают, их биологическая энергия стекается в клоаку подземелья и преобразуется в позём земли, или эта энергия превращается в червей. А что иного может быть от этих людей? В жизни эти люди будут поленьями для согревания богов, промёрзших холодом космоса. Какая бы беда не находила на этих людей, они всё ещё будут обитателями дома смеха. Голем предзадан так, что имей лишь пядь возможности веселья и потехи и он забывает обо всём на свете.

Когда родитель любит своего отпрыска, это является лицедейством и машинальностью, с помощью которых родитель скрывает страх, возникший от зла жизни и он утихомиряет злыдоту, накопившуюся от собственной никудышности. Для родителя дитя является прикрытием. Скудный познаниями и слабый разуменьем человек только так умеет бежать от самого себя, что он рождает ребёнка и цепляется за него. Он своим отпрыском тычет в глаза окружающим. Ничего не говорится о лицедействе материнства и отцовства. Как претит взору рыцарство сытого и одетого в пёструю одежду раба, так и претит притворство и умничание  несведущего родителя перед собственным отпрыском. Что для себя знает коротающий свои дни в невежестве родитель, чтобы вразумлять своего отпрыска? Что родитель, то и его отпрыск и внук.

Зло и лжесловие сей поры странны. Настоящее время поражает и подавляет нас своей всеобъемлющей ложью. Отдавшие жизнь за рабство стали глашатаями свободы. Всеми весьма часто используется понятие «игры» (политическая, предвыборная, нефтяная игры). Артикулируя понятие «игры», тщатся показать имитируемое и лживое. Столь частое употребление слова «игра» выявляет фундаментальную неистинность человека этого времени. Кто играет так много, если не голем? Все утверждения адептов либерализма о справедливости и об истине являются фальшивыми. Сами апостолы либерализма говорят и толкуют об игре. Истину, установленную посредством игры, ещё не видел свет. Не истинствующему человеку, а играющему голему даётся преимущество.

Слово «игра» превратилось в универсальный критерий оценки и познания. Это ещё раз подтверждает постулируемую либерализмом мысль, что человек это воплотившаяся машина, голем. Житие на либеральный лад не что иное, как игра благословенных от сильных мира сего големов-хапуг.

В злославные дни сего времени вопрос о либерализованном големе должен стать изначальным обстоятельством антропологии. То, что предельно много говорится о роботизованных и зомбированных людях, не проясняет вопрос о големе и големоиде. Так и о Боге скажут хоть отбавляй и что толку? Богословие и этика либеров в своей наигранности поразительны. Собрание либеров удивляется от того, что Ницше сказал «Бог умер». Либер протягивает руку к распятию и начинает поносить Ницше. Философема Ницше о смерти Бога возмущает либера, а о всеохватном криводушии этого времени он ничего не скажет. Сам Исус Христос стал участником шальных игр либеров. Христианский Бог в играх помер, как забытый всеми бедолага. Для собрания либеров  легче стало фетишизировать усопшего Бога. Мертвецу не нужны сердечный пыл и радение. Играющий и играемый Бог весьма по душе приходу либеров.

Перед вопросами Ницше либеризованный Бог повёл себя подобно последнему ближнему. Он удрал и укрылся от Ницше. Ницше, как заимодавец, потребовал от Бога, как от должника, взявшего долг у человека. Ни одного священника Бог не одарил таким философским талантом, чтобы он мог наравне спорить с Ницше.

Где Бог божествует, там не может быть игры и играющих прихожан. Стан либеров и об игре говорит, и спорит, что истинный Бог всё же здесь и Он, к сраму Ницше, совсем не умер. Этим либеры, не осознавая, утверждают, что до сего дня оставшийся в живых Бог выдумывает много ухищрений и изворотов, дабы выжить и этим Он стал похож на человеков бедственного настоящего времени. Игрой божествует Бог, чтобы сохранить себя. Иного ему ничего не остаётся.

Человек сего времени, не невежда, а начитанный и исходивший университеты, своим словом, своей жизнью, скрытым или явным големством обратил в пустяки всё то, что до этой поры было ориентиром и пособием для всех. К этому дню все те возвышенные мысли, кои были высказаны от Платона до Ницше, наводят на нас грусть и уныние. Оказалось, что человек не был достоен того, что его возвели столь высоко.  Он был одарён от великих тружеников познания, но облагодетельствованный не освоил и не приберёг этот дар. Только в игре либеров нашёл человек возможность для растравливания и размаха своей злыдоты и бешенства.

Отчего священники безмолствуют об этой игре? Глупо валить на Дьявола то, о чём здесь идёт речь. Говорить плохие вещи о масонах, евреях и других, имеет предпосылкой то обманное обстоятельство, что у теперешнего человека есть нравственная способность бороться против этих масонов и прочих. Быть прилежным в охаивании масонов и евреев, а также частое упоминание Евангелия, стаду ближних не придаст добродетель и мужество даже величиной яйца вши. Из стана хулителей хоть один задумается над этим: приход Антихриста оставит и оживит ещё больше всеохватную игру и шабаш големов, или создаст чего-то нового, которое будет условием того, что человек станет истинно злым и будет защищать Зло мечом, как воин Гога? О, как мал разуменьем и как малодушен тот, кто так примерно упражняется в обличении Антихриста!

Нацисты ставили себе целью создание расы сверхчеловеков, однако даже подобная великая цель не одолевает следующую трудность: создание сверхчеловека не отменит то обстоятельство, что сотни тысяч людей всё ещё будут големоидами.

Либерализм сделал предметом критики тотальный социальный автоматизм и налаженную бюрократическую машину. Эта критика будто проводится именем органичности, как антитезы механичности. В это же время никакая другая система так не бережёт собственный социальный автоматизм и бюрократию, как это делает либерал-капитализм. Либерализм утвердил шаблон – нацизм и большевизм механицистичны и человек в этих политических системах является только автоматическим функционером. А плюралистская система является органической и человек в ней пребывает гражданином, имеющим свободную мысль. Нарочно не говорится, что в условиях плюрализма социум ещё хуже машинизирован и человек добровольно является големом. Плюралистская система выявила чрезвычайно большие, неизвестные предыдущим системам возможности  зомбирования и роботизирования человека. Храм либерализма – рынок, является машиной и он не имеет даже некоторую толику органичности.

Дихотомия – органика – механика, при отрицании политической системы превращается в критическое клише, что порождает иллюзии на будущность. Если в этом деле включаются известные философские величины, то это способствует большему отуманиванию положения. К примеру, один известный философ назвал некрофилией стремление к металлическим и стекольным конструкциям, но современный архитектурный дизайн только таков. Социальный механицизм либерализму не удалось одолеть и не об органике возможен разговор, а только о неомеханицистском экстремизме. Здесь ничего не меняет то, что Библия выпускается миллионными тиражами.

Странно, что в неомеханицистской системе, в коей масса людей роботизована и зомбирована и отдельный человек является только одним из големов аддитивного социума, никто не скажет о себе, как о  роботе и зомби. При полемике же обличают другого, что он робот, он зомби. Если это так, тогда обвинитель  других должен ответить на вопрос – как ему удаётся не быть роботом или зомби в той системе, которая, применяя все средства, укрепляет роботизацию и зомбизацию людей?

Либерал-капитализм, не покладая рук, заботится, чтоб для миллионов биологических автоматов и социальных големоидов создать видимость свободного слова и богоугодливости. В городах, освещённых электроном и неоном, человека надо искать со свечой в руках. Страны являются социо-технологическими матрицами, в пределах которых снуют миллионы говорящих кукол и фаллосов с руками и ногами.

Власть Майи усугубилась ещё больше. И так тяжёлый вещественный мир стал тяжелее. Не так мало водится тех людей, кто увлекается восточными доктринами и особенно индуистскими учениями. Однако кто спросил себя: я кем себя считаю – шудрой, кшатрией или брахманом? Кто скажет о себе, что я чандала? Даже то не скажут о себе, что я шудра.  Также никто не скажет о себе, что он есть воплотившаяся кукла. Даже то никто не скажет о себе, что в нём есть самая малая частица голема.

Во времена калиюги сами брахманы превратились в чандалы. Странствующие по чужим странам индусские наставники среди своих последователей ничего не скажут о том, кто есть чандала. В это же время они проповедуют о бедственной поре калиюги. Кто сегодня тот чандала, существование коего укреплено именами ведийских богов? Где индуистское ученье, там и чандала должен быть. Где нет чандалы, там и ведийского благочестия быть не может. Где ристалище духа, там равенство между человеками обманное слово. Махатма Ганди отменил многочисленную касту чандал. Разве брахманы древних времён, умеющие творить неимоверную волшбу, не могли так смилостивиться над чандалами? Однако они этого не совершили. Чандала должен существовать. Над всяким брахманом, над всяким кшатрией стоит призрак чандалы. Где чандала, там и должен быть человек выше его. Где возвышенный и близкий к совершенству человек, там и окаянный чандала должен торчать.  Где нет чандалы, там никто не будет превосходить его.

Если в эпоху калиюги все отвергают быть чандалами, то это значит, что все являются чандалами. В неомеханицистском социуме если все отвергают быть големом, то все являются големами и они суть големы ещё более, чем это было бы возможно при случае объявленных големов. Они дважды големы.

Сегодня существование чандалой является своеобразным актёрством. Все являются чандалами, тем не менее, трудно найти подлинного чандалу. Подлинный чандала в следующем перевоплощении должен быть иным. Он больше не будет чандалой. Это есть его единственное упование и исповедание. Единственное оттого, что ему от самых богов воспрещается упоминание имён богов и поклонение им. Сегодняшний чандала проходит много перевоплощений и при всяком новом рождении он остаётся тем же, потому что его упованием и исповеданием не является становление другим после прохождения врат бога смерти Ямараджи. А это по той причине, что ему не тягостно и не зазорно быть чандалой. Он не воспринимает это как тяжкую кару богов. Есть чандалы спящие, и есть чандалы бдящие. Бдящие переродятся, а спящие тысячу раз пройдут через врата смерти и те же будут. Они как недогораемые поленья на незримом гигантском жертвеннике и теплом, издаваемым от этих вечно спящих последних людей, пользуются бесплотные существа, во многом превосходившие смертных, но остро нуждающиеся в этом тепле плотских двуногих.  Вот здесь и то нужно отметить, что Майя не даёт големствующему смертному совсем заснуть, что видно в вазомоторике человека. Майя своей властью вечно погоняет и побуждает голема.

Кроме индуизма нет нигде такого наказания, что отвергнутому от богов, оставшемуся без надежды неприкасаемому человеку воспрещается даже праведное богослужение и ему не положено даже приближение к месту молитвы под страхом более худшего наказания, чем влачить жизнь чандалой. Несмотря на подобную жестокость, индуизм превосходит всё и всех яркостью философского света и высшей нравственностью. В лоне индуизма было невозможно, чтобы родились Вольтер и Руссо. Индуизм — дело особого порядка, непривычного мышления и невиданного размаха. Истинный чандала не голем. Именно перед таким чандалой поклонился мудрец шанкара, кой отрицал буддийское равенство. Кто бы подумал о человеке сего времени, что для него и житие чандалы стало бы труднодостижимым?

Величайшее достижение политической системы сего времени это голем-плюралист. Принципиальным руководящим положением и аксиоматическим обстоятельством система установила то, что человек есть машина, что человек есть калькулируемое притворное существо, единственным модусом жизни которого является игра. Человек своей изолганностью и низменным поведением только укрепляет это аксиоматическое обстоятельство. Так происходит в лоне христианства. Его концом является то, что христианин стал политической куклой и образцовым големом.

Запад везде пытается установить эту аксиому. Вместе с техникой и капиталом для служения великому голему используется женщина и её физиология. Это есть последнее слово христианства и Бога любви. Система применила достижения науки для големизирования человека. Удивляет то, что в условиях всеобщего големства, пытливому учёному всё же удаётся продвигаться в естествознании. Космология и квантовая механика слишком отягчили дело для христианской теологии. Релятивная физика сделала допустимым любое событие. Эта наука перевернула Творение как старое тысячелетнее дерево и сделала видимыми его корни, кои до сего дня были недоступны глазу.

Произошла  машинизация и абсолютизация настоящего времени, а также превращение человека в голема-плюралиста и прерывистую прямую линию. В этом либерализм не только присвоил себе львиную долю, но выполнил иератическую миссию. Несмотря на всё это, человек всё-таки остаётся труднопостижимым и амфиболическим существом. Познающему всё же долженствует беспрестанно и безленостно думать о человеке и бороться за него. Летопись человека не может быть сводом отрывков прямых линий.

Август-октябрь, 2013 г.