Начну с того, что, покидая родительский дом, я взял с собой в новую жизнь две толстые книги: «Капитал» Маркса и второй том двухтомника поэта Александра Блока. Шел 1958 год, и мне было восемнадцать лет. Пять лет назад умер Сталин, и страной правили вурдалаки из его недавней свиты.
-
Отслеживать
Отслеживаемые сайты
Уже есть учётная запись WordPress.com? Войдите в систему.
Сайт Аркадия Ровнера 
Аркадий, как негаснущий костер,
Ты освещаешь мне полянку бытия.
На творчество твое смотрю в упор
и искры радостно ловлю. Ты — Я.
ЭНИГМА ШЛЮМБЕРГЕРЫ:
дзэнская интер-треп-ация символических рамок жизни и жизнеописания
Вот ведь загадка, почему Аркадий назвал свой автобиографический очерк «цветком шлюмбергеры», лаконичным описанием которого всего-навсего заканчивается вся история?.. Нигде в тексте ни слова об этом цветке — лишь последний абзац и — само название! Что он цветочку, что ему цветочек — а он «рыдает»! Почему?.. Моя разгадка, моя версия будет в самом конце. А пока пытливый читатель пытается разгадать загадку по-читаемого писателя, я буду отвлекать его внимание заумными притчами и побасенками.
«Не верю!» — сказал Станиславский, и еще одну гениальную фразу: «Театр начинается с вешалки». Я — ВЕРЮ жизнеописанию Аркадия: написано очень у-веренно и убедительно. Станиславскому и Шекспиру я тоже верю: театр жизни также начинается и кончается вешалкой (а иногда и не-веселой виселицей). Мы приходим в эту жизнь и берем в гардеробе напрокат костюм своего тела и маску, личину своего лица и личности. Вернее, сразу две маски: яркую маску действующего лица и отрешенную маску зрителя, со-зерцателя жизни. А когда наша роль сыграна и пьеса подходит к концу, мы сдаем свой нехитрый реквизит и вешаем на крючок свой костюм и маски… Что потом? Да и так ли это на самом деле?!.. — О, скажите мне только, что значит это «на самом деле» (как пытал методолог Б.Грязнов логика Дм.Горского, попыхивая трубкой, как Шерлок Холмс с доктором Ватсоном), скажите — и я отвечу, отвечу на все вопросы, что было, что будет и чем сердце успокоится. Что потом и как оно там на самом деле?.. — Да так ли уж это важно? — Отвечу я пока вопросом на вопрос.
Теперь другая метафора, другой символ жизни. Когда Будда, сидя под навесом в сезон дождей, подолгу беседовал с учениками, он сравнивал жизнь человека с пузырем на воде. Пока пузырь на поверхности, он такой круглый, красивый, надутый. Но век его недолог, и вот уже другие весело пузырятся на его месте. Вода, состовлявшая его тонкую суть, вернулась в лужу, в реку, в океан. А как он был прекрасен! Но и другие пузыри также круглы и надуты. Мы часто мним себя этаким уникальным пузырем, особенно круглым и неповторимым, и раздуваемся от гордости (пока не лопнем). Да так оно и есть, не бывает двух одинаковых пузырей на свете. Но видеть себя недолговечным пузырем — это уже мудро. И для этого не обязательно быть буддистом. А буддисты — это такие особые пузыри, которые видят не только свою пузырчатую мимолетность, но и дхармическую пустотность, бессамостность, обусловленность пузыря сансарическим кругом «взаимозависимого происхождения»…
Третья подсказка для загадки, которую я (сам себе) загадал — это более западный, христианский образ мира как круга. Все мы как личности представляем себя если не центром мира, то уж центром «своего мира», наверное. И все события нашей личной и общей жизни, всех людей (и зверей), с которыми мы общаемся, все объекты окружающего нас мира — мы мысл-енно располагаем вкруг себя как действ-ующего и мысл-ящего субъекта. Это наша действ-ительность, ос-мысл-яемая нами, которой мы придаем тот или иной смысл. Мы как субъекты видим то, что видим, знаем то, что знаем, а о прочем можем только догадываться. Это круг нашего мира, круг жизни, и наш круг общения. А «я»-эго каждого из нас — его скромный (или нескромный), но центр. И какие бы мы ни были моральные альтруисты (или эгоисты), но как личности-субъекты мы все метафизические эго-центристы.
Правда некоторые из нас предполагают и даже верят в наличие одного общего, высшего Центра Мира — Бога, и это уже мудро. Ведь если полагать свое личное «я» абсолютным центром реальности, то о какой полноценной реальности других людей и существ можно говорить? Собственно, мы зачастую так и относимся к другим людям, не говоря уже о животных, как к чему-то не-существенному, не совсем реальному. Ницше в полемическом запале говорил нечто подобное: если Я существую, то как может существовать такое же другое Я?! — значит, Бога не существует! Но что есть «я» и что такое Бог? В эти вопросы смогли углубиться только христианские мистики или суфии, или ведантисты. Декарт, надо отдать ему должное, тоже глубоко копнул, высказав не только полуправду «я мыслю — следовательно, существую», но, подвергая все сомнению, дошел в своих «Рассуждениях» (или «Медитациях») до того, что единственно несомненное — Я и есть ни что иное как Бог. Это было великим переоткрытием высшего откровения (Николая Кузанского или какого другого мистика), что Бог есть Круг, окружность которого нигде (в Бесконечности), а центр — везде (в Сердце каждого существа).
Почему я заговорил о кругах и пузырях, потому что Аркадий часто использует образ «своего круга» и «своего пространства», которое он создает вокруг себя. Создает не создает, но почти каждый из нас видит себя центром, а то и творцом своего мира, так или иначе. Аркадий, в частности, пишет: «И в России, и на Западе мы ни к кому не подстраивались, мы строили свое пространство и привлекали для этого созвучных нам людей». А чуть выше: «Мой круг был единственно возможным для меня, хотя это не исключало соприкосновения с другими далекими метафизиками и эстетиками, например, с концептуалистами. Но дело было в том, что главным оказывалась не эстетика и не метафизика, а предопределение и чудо». Парадоксальное резюме, особенно в устах такого «картезианца» как Аркадий! Перефразируя Декарта, можно сказать: Аркадий мыслит о чуде — следовательно, мистик в нем существует (как, впрочем, и в Декарте тоже). Мир Аркадия, в его же терминах — эстетико-метафизический круг, в центре которого… чудо! И «заметьте, не я это предложил» (Константин-Меньшиков в «Покровских воротах»).
«А теперь — Горбатый!» — как кричал в другом фильме Жиглов хриплым голосом Высоцкого. А теперь та самая дзэнская (чаньская, точнее) притча, которая может статься ключом к загадке декабриста, или энигме шлюмбергеры (по-нашему, эзотерически говоря). Притча известная многим, но мне будет просто приятно ее повторить. Дело было в старом Китае, так что не удивительно, что крестьянин столкнулся с тигром. Конечно, он не только удивился, но очень испугался и побежал наутек, а тигр за ним. В панике беглец не заметил обрыва и стал уже падать в какую-то яму, но ухватился за маленький кустик, росший на склоне, и повис над обрывом. Сверху над ним рыкал тигр, а внизу на дне ямы он с ужасом заметил клубок змей. Кустик, за который он держался, казался довольно крепким, но тут две мышки, черная и белая, стали подгрызать его у самого корня. «Мне конец!» — подумал бедняга, растерянно блуждая взором вокруг куста… И вдруг он заметил прямо перед своим носом прелестный и нежный «цветочек аленькой» (такой же «невероятно красивый», как алый цветок в Ин-те Гельмгольца)… Он увидел это чудо — и забыл обо всем: о белой и черной мышке, подгрызающих опору его жизни (аллегорически, это день и ночь — сутки прочь), о ядовитых змеях (губительные страсти), об ужасном тигре (наши страхи), он забыл даже О СЕБЕ! Он залюбовался цветком и ощутил полное счастье, высшее блаженство, какое только доступно человеку, иногда прямо посреди его житейской беготни…
Индийцы называли это самадхи, японцы позже — сатори. Не знаю как называли это китайцы — но это то самое, что снова пережил наш писатель-мистик при виде цветка «на третьем этаже Института глазных болезней имени Гельмгольца, где больные часами дожидаются вызова к врачу». Оно и неудивительно, что это случилось именно там, ведь просидеть два-три часа в больничной очереди — это еще хуже, чем два-три дня ритритной практики в пещере, а больной глаз с измененным вИдением только способствует изменению состояния сознания. Так что получить такое потрясающее эстетическое переживание, сатори — уже, по-моему, достаточный повод для завершения этим ярким эпизодом всей своей автобиографии, местами перегруженной монотонным перечислением всех великих (и не очень) «персонажей сновидения» жизни, повлиявших (или не очень) на жизнетворчество Аркадия.
Может быть, это не вся разгадка цветка декабриста (если назвать его по-русски, в мужском роде), или энигмы шлюмбергеры (оба слова на латинском женского рода), именем которой Автор назвал свою авто-биографию… Кстати, это далеко не первое и, думаю, далеко не последнее сатори в жизни Аркадия (о его ранних самадхи см. «Главку о себе» в его интереснейшей книге «Вспоминая себя» (2010), кратким дайджестом которой как бы является «Цветок шлюмбергеры»). А вот ВСЯ разгадка сей энигмы для меня заключалась бы в ответе на вопрос,.. а не стОит ли один миг вечного Настоящего, Сознания-Бытия (в сатори-самадхи) всего долгого прошлого «сновидения» обыденной жизни?! И даже, страшно вымолвить,.. а не перекрывает ли абсолютная реальность, открывшаяся в такое мгновение, всей дутой реальности нашего привычного мира, вернее, картины мира, которую мы старательно рисуем в своем уме, в нашем «творческом воображении» всю свою жизнь, втискивая в нее и маленького человечка — смертный образ бессмертного и божественного Самого Себя?!?.. Я не знаю, я пока не уверен — я могу лишь верить и только догадываться об ответе на этот странный и страшный вопрос. И конечно, я далеко не уверен, что Аркадий тонко намекает именно на что-то подобное… Но судя по столь цветастому названию его автобиографии…
АБ, 25 я. 2015