А. Ровнер «Мистицизм на излете XX столетия»

1

 Там, где кончается область высокого искусства, точной науки и пресловутого здравого разума – за пределами этих сфер открывается не тьма тем и не бездна бездн, но начинается особый мир – тот, с которым соприкасаются наши сны, сказки, мифы и легенды и о котором свидетельствуют таинственные символы и аллегории – промежуточная зыбкая сфера, twilight, дверь и ступенька в невидимое, неназываемое.

Мистицизм, мудрость, магия – на излете XX столетия эти слова могут звучать для кого-то несколько натянуто, неправдоподобно, архаично. На наших глазах возникают и рушатся мировые державы, борются и пожирают друг друга финансовые и индустриальные акулы, по знакомым с детства улочкам маршируют отряды и армии боевиков, разыгрываются примитивные спектакли путчей и государственных переворотов, реак­тивные самолеты пропалывают бомбами каждый квадратный метр вражеской страны, с невиданным энтузиазмом возводятся воздушные замки утопий, люди убивают друг друга и умирают, движимые таинственными мотивами. Невольно всплывают забытые ассоциации с битвами магов, полетом дракона, жертвоприношениями богам, умилостивлением их, колдовством, порчей и охотой за ведьмами.

Возникают вопросы: не стоят ли за всеми этими современными ситуациями те же самые, знакомые нам из сказок, мифов и древней истории мистики, мудрецы и маги, в какие бы непривычные одежды ни рядились они сегодня? Не играют ли они в свои старые игры, сделав своей ареной уже не Дельфы, Крит и Колхиду, а теперь уже источники нефти и сырья или рынки сбыта самолетов и джинсов, наркотиков и компьютерной технологии? Наконец, каковы формы современного мистицизма, противостоящего хищничеству глобаль­ных магических устремлений? И каковы новые перспективы иска­телей истины и духовного освобождения и просветления?

 2

Наше время породило фантастическое количество духовных учений и путей, дающих своим последователям новую, однако проверенную на практике или освященную древними традициями технологию и идеоло­гию освобождения от глобального и космического магизма. Основатели этих учений, пришедшие из всех уголков земли, знающие и имеющие ответы на острейшие вопросы современности, приковали к себе интерес тех, кто стоит перед сфинксом нового тысячелетия, задавшим новые незнакомые загадки. Например, как нам жить в своей собственной традиции (все традиции и религии стали вдруг маленькими и ограниченными) перед лицом обрушившегося на человечество многообразия вер и путей? Или: как примирить очевидные даже невооруженному взгляду проти­воречия между учениями разных учителей и вер? И наконец: кому довериться и поверить в суете и сутолоке века тщеты и обманов, в котором ловушки для душ подстерегают зазевавшихся на каждом шагу, грозят им неотвратимой гибелью? Задав эти вопросы, сфинкс не успокоился. На фоне глобальных потрясений и обвалов современности он поставил перед ищущими душами кардинальный вопрос об общем смысле всех духовных устремлений.

Одно из двух: либо шабаш нашего беспрецедентно агрессивного профанического и ультимативно апокалиптического времени втянул в себя и окончательно захлестнул ту единственную сферу, которая призвана противостоять буйному разгулу стихий, – сферу духа, убежище избранных, сокровище блаженных, область чудес и превращений, – либо Олимп посвященных стоит так же незыблемо, как он стоял тысячелетия, откупаясь от жадной до сенсаций толпы бесчисленны­ми миражами. Вопрос этот вновь и вновь актуализируется по мере погружения гаснущей западной парадигмы в слепые провалы и бездны XX века и вхождения человечества в принципиально новую космическую зону неотвратимых мутаций под знаком нового симулякра.

Спросим по-другому: не пора ли начать новое летосчисление и, если да, то от какой из многочисленных теофаний и эпифаний современности? Не истощились ли в сознательно раздуваемом торговом угаре Рождества и Откровения далекого и не столь далекого прошлого, которые лежали в основе новых эр? Со временем эры эти стареют, оазисы засыпает песком, и появляется зыбкое ощущение пребывания в какой-то невиданной и неслыхан­ной зоне. Все чаще раздаются утверждения о том, что «последние времена» уже наступили или что они у нас за спиной. Все плотней обрушивают на нас вихрь информационного пламени, в котором под ласковые заклинания телевизионных и газетно-журнальных зазывал огненные языки беспамятства слизывают все, что сохранилось от нашей причастности к вышним мирам и от нашей собственной и мировых духовных традиций. И вот уже осталась обугленная головешка – человек, живущий на излете XX века, окруженный виртуальными масками mass media, утративший связь с прошлым и не обретший связи с настоящим. Какое будущее может ожидать такого гомункула?

 3

 Если наложить одна на другую две карты – карту психологических групп и карту предложенных им путей реализации, – эти карты, наверное, совпадут. Так было всегда и так, очевидно, происходит ныне. В свое время разные пути были предложены грекам, персам, египтянам, евреям и жителям Аравийской пустыни, соответствующие характеру их психологической валентности. В классическом индуизме существовало четыре пути для четырех категорий людей – артха, кама, дхарма и мокша – путь стяжания, наслаждения, долга и спасения. Сказавший две тысячи лет тому назад: «Я есмь путь» разделился на великое множество троп, зачастую тупиковых, чтобы насытить несводимые потребности самых неожиданных и экзотических конклавов. Открывший Четыре благородные истины еще до того, как он окончательно вошел в нирвану, стал свидетелем раскола среди своих последователей: некий монах заявил о своем несогласии с разработанным им методом освобождения. Шииты и сунниты получили два разных откровения пророка (да будет на нем благословение и милость Аллаха) или не поделили одно, что одно и то же.

Если задаться целью качественной классификации современного человечества, нельзя будет отыскать метода более адекватного постав­ленной задаче, чем разделение людей по их путям. Удивительно: человечество расходится в разных направлениях группами, парами и поодиночке, оно неудержимо разбредается, и даже когда человек думает, что он неподвижен, его уносит центробежный поток. В этом разнонаправленном скольжении прежде всего вычленяется принцип качества состояния, согласно которому объединяются люди независимо от их мировоззрения и религиозной принадлежности. Иными словами, движение происходит на разных этажах и, чем ниже этаж, тем более массовый характер носит этот процесс и тем стремительнее круговращение огромных человеческих потоков. Напротив, верхние этажи представляют собой своеобразную лабораторию, в которой трудится экзальтированное меньшинство, занятое конструированием путей. Человеческая пирамида живет по законам высшей органики и тонкого взаимодействия планов, однако время от времени она перетряхивается катаклизмами, накреняется или даже переворачивается и становится на острие. И все же плановая аналогия пронизывает все ее этажи, и матрицы путей, созданные экзальтированными исследователями в лаборатории духа, определяют всю ее таинственную жизнь на годы, века и тысячелетия.

4

 Представляя современных мистиков и мудрецов, нельзя не заметить следующее любопытное обстоятельство: по сложившейся традиции самые важные имена в истории культуры надолго остаются в тени за счет других, менее значительных. Причины подобного умолчания, очевидно, следует искать в рискованной смелости и грандиозном масштабе их разработок на фоне среднезаниженного знаменателя общественного ожидания. Однако даже простые аккуратность и беспристрастность потребовали бы более частого упоминания этих имен в современном контексте, если бы этому не противилась определенная инерционная тенденция не просвещенного консерватизма. И в то же время параллельно и вопреки генеральной линии умолчания происходит нарастание влияния этих авторов за счет качества их идей и особенностей формы выражения, соответствующих специфике совре­менной жизни.

Современная жизнь с ее фатальной слепотой к традиции, во все времена дававшей человеку масштаб и понимание его места и функции в духовном космосе, породила уникальное явление – наступательную психологию массового варварства. Она возникла в результате созна­тельных разрушений областей нравственности, религии, образования, искусства, языка. Сами эти понятия стали применяться для описания заместивших их суррогатов. Феномены религиозности, образования, языка, искусства и т.д. также искривляются суррогатами восприятия в силовых полях эпидемических массовых идей. Вся тотальность культу­ры в обществе массового варварства оказалась подменной, суррогатной, а личность предстала маркузовским одномерным человеком, или «идиотом» в терминологии Гурджиева. В подобном обществе реальные ценности могут существовать только вопреки тотальным силам как нечто уникальное, недозволенное, «антиобщественное». Центральный вопрос, задаваемый ищущим умом, это вопрос об островах нормы во времена всемирного потопа. Традиционные институты, притворяясь, что в них самих не произошло фатальных перерождений, в лице своих функционеров и чиновников продолжают говорить на языке апостолов и пророков, в то время как дух апостольский и пророческий давно их покинул. Игнорируя катастрофу, они адресуются к воображаемому человеку традиционных ценностей, будто бы предполагая найти его в нашем посткатастрофическом времени.

Современные мудрецы и мистики обращаются к жертвам духовной Хиросимы, к калекам и слепорожденным, которые давно не ищут исцеляющего приближения к истине, ибо не веруют. На девальвацию ценностей и идей Гурджиев, например, ответил терминологическим сдвигом, поместив на недосягаемую для современного человека высоту понятие традиционной нормы. Он говорит не с человеком традицион­ного общества, хотя и с грешным, к которому адресованы Священные книги Востока и Запада, он обращается к одномерному современнику Маркузе, вводя фиксирующие степень его отпадения от нормы градации: «безнадежного», «полного» или «законченного» идиота. Этому идиоту предлагается, прежде всего, вернуться к человеческой норме, к соотнесенности с духовным космо­сом, к реальной иерархии ценностей до того, как он станет высказывать мнение о Фаворском свете или догмате Троицы. Задача самопро­буждения, самоосознания и честная характеристика степени разруше­ния в человеческой душе дают возможность говорить с людьми, чье ухо еще не окончательно заросло и в ком живет прапамять нормы. Беспощадная гурджиевская ирония по отношению к эпидемическим идеям прогресса, торжества разума в обстановке духовной деградации привлекают к нему людей, чутких к фальши и противостоящих массовому гипнозу.

Если Гурджиев говорит с человеком, потерявшим соотнесение с традиционными нормами и тяготящимся своей ущербностью, то Штейнер адресует свои труды к жертве профессиональной самообделенности и ущербности. Он вводит этого зашоренного «недочеловека» в спиралевидный грандиозный духовный универсум, последовательно показывая ему стадии космической трансформации, напоминая этому homo scientificus о беспощадных законах нравственной причинности, о возмездии и воздаянии. Технарю, чиновнику, безответственному человеку прагматического строя мышления Штейнер рассказывает о самостоятельной жизни мысле-духов, об эфирном и астральном космосах и о бессмертии того «Я», доступ к которому закрыт в сознании современного чиновника и торговца.

Учение Кришнамурти, напротив, обращено к людям, которым чужды идеи постепенности, движения и роста в истине. По Кришна­мурти, истина в любую минуту и в любом месте предстоит человеку, готовому ее впустить. Он не верит истине, к которой ведут организованные усилия, он не принимает постепенного движения, труда учения и натаскивания и особенно подозрителен к памяти, которая для него только замутняет зрение. Вместо того, чтобы указать путь, чертить карты и чертежи и подводить своих последователей к высшим степеням понимания, он разоблачает ложь приспособлений, преконцепций, разрушает профанические готовые образы истины, предполагая, что, когда ложь будет разрушена, между человеком и истиной не останется препятствий даже в виде мысли.

У Джидду Кришнамурти нет никакой религии и никакой сложив­шейся философской системы, поскольку он мечтает освободить людей от всех систем – от любых догм и предвзятых мнений, равно как и от строгой теологии и четко организованной религии. Блестяще образованный и одаренный, этот духовный учитель из касты браминов говорит о человеке, чьи разум и плоть едины, кто свободен от тирании алчного «эго». Его идея четко сформулирована, но как и всякая зрелая духовная истина требует от неофита очень серьезной предварительной внутренней работы над собой, чтобы не превратиться в профаническую пародию на самое себя и не стать очередным симулякром «здесь» и «сейчас». Сверхусилия, которые Кришнамурти требует от своих многочисленных почитателей и слушателей, рассеянных по всему миру, далеко не каждому доступны, несмотря на предельную простоту и доступность изложения его идей.

Стиль и характер этих трех учений соотнесены со стилистикой нашего времени. Шаржируя деляческую беспринципность, Гурджиев одевает на себя маску цинизма и делового бесстыдства. Штейнер калькирует научную основательность и буквализм, невольно пародируя академическую обстоятельность в детальных описаниях флоры и фауны Лемурийской эпохи или предыдущих инкарнаций Фридриха Ницше. Кришнамурти откликается на самоуверенные претензии индивидуализ­ма, на его пароксизмы и гримасы, утрируя его в своем максимализме, в отказе от любых научений, описаний и, особенно, групповщины в поисках истины.

Метафизика Гурджиева гротескно-ироническая и подчеркнуто условная, построения же Штейнера отличаются обстоя­тельностью и записным профетизмом. Шокирующие приемы первого и грандиозные панорамы второго призваны стимулировать самостоятельные иска­ния последователей, подводя их к предчувствию будущего собственного опыта, если они захотят и смогут подойти к этому опыту через необходимые внутренние условия, являющиеся главным акцентом обоих учений. Идея внутренних усилий и постепенного внутреннего роста – центральная часть этих резко различающихся по характеру систем.

 5

 Соотнесенность учений мудрецов и мистиков нашего времени с конкретными культурно-психологическими типами современников да­леко не исчерпывает содержания и характера этих учений. Существует еще и иная зависимость: связь этих учении с запросами времени и с характером гравитационных искажений поля культуры и, соответствен­но, духовно-психологического баланса современного человека. Давно замеченная гипертрофия «эго» и «рацио» в глобально доминирующей западной цивилизации, а также образование тотальной манипуляционной системы, в которой глобальное «гипер-эго» при помощи «гипер-рацио» оформляется как виртуальная «гипер-реальность» – все эти факторы не могут не отразится на тех акцентах, которые делают шкиперы душ и рулевые сегодняшнего человечества.

6

Современный мистик Шри Ауробиндо добивается преобразования мира с помощью космической силы агни. Для достижения этого используется система классических медитационных практик. Шри Ауробиндо ставит задачу расширения сознания с тем, чтобы заставить «замолчать» рацио. Достигнув этой ступени, человек приходит к полной опустошенности разума, поскольку разрывается «ментальная завеса», отделявшая чело­века от мира, и он начинает остро ощущать его грубость и несовершен­ство. Эта внутренняя пустота мало-помалу начинает заполняться. По словам Ауробиндо, «первым признаком такого заполнения будет ощу­щение нисходящего потока божественной силы Шакти. Эта сила захватывает часть за частью нашу природу, и работает с ней, отвергая то, что должно быть отринуто, возвышая то, что должно быть возвышено, создавая то, что должно быть создано. Она все объединяет, приводит в гармонию, устанавливает новый ритм в природе”. Но и голос этого величайшего мистика нашего времени попадает в гравитационную систему популистских искажений и изменяется до неузнаваемости в нью-эйджевском многозначительном молчании, которым профаническое невежество бросает вызов глубочайшим духовным истинам.

7

 Американский мистик Томас Мертон, развивая концепцию Гурд­жиева о глубоком различии между личностью и сущностью, смог через сочетание христианского и буддийского опытов выйти к источнику чистого первичного сознания. Как и Гурджиев, Мертон добивался различения между глубоким трансцендентным «Я», пробуждающемся в человеке лишь во время созерцания, и поверхностным, внешним «я», которое мы обычно отождествляем с первым лицом единственного числа. Он фиксировал внимание на осознавании того, что поверхностное «я» не является подлинной самостью. Это «индивидуальность» и эмпириче­ское «я» человека, но не та скрытая и таинственная личность, в которой он пребывает перед очами Господа». Мертон был мистиком, и для него созерцание означало откровение и внутреннее озарение. «Я», которое работает в миру, думает о себе, наблюдает за собственными реакциями и говорит о себе, не является подлинным «Я», соединившимся с Богом во Христе. Это, в лучшем случае, покров, маска, личина, надетая на то таинственное и незнакомое «Я», которое не открывается большин­ству вплоть до самого смертного часа. Эмпирическое «я» не является ни вечным, ни духовным, оно эфемерно и, как дым, обречено рассеяться без остатка. Главной задачей созерцания является осознание, что это «я» на самом деле «не-Я», и пробуждение того «неизвестного «Я», которое не склонно к наблюдениям и размышле­ниям и неспособно говорить о себе, но несет в себе причастность к последним истинам. В отличие от французского католического философа Тейяра де Шардена, который, ссылаясь на факт исторического воплощения Бога, ставшего человеком Иисусом Христом, считал личностную индивидуальность реальной, Мертон призывал постичь свою собственную таинственную природу как личности, в которой существует Бог, а не апеллировать к человеческой природе Бога, как то свойственно теологам, либо, подобно западным рационалистам, согласиться с тем, что человек существует лишь постольку, поскольку он мыслит: cogito ergo sum.

 8

 Раману Махарши считают последним истинным духовным учителем нашего времени. Подобно другим мистикам последнего столетия Махарши считал, что чувство собственного «я» возникает вследствие ложного отождествления себя с различными индивидуальными качествами. Каждый из нас, думая о своем теле или о своем разуме, мысленно говорит: «я». Но если тщательнее присмотреться к нашему телу и нашему разуму, то мы не обнаружим в них и следа того существа, которое можно было бы назвать «я». Откуда же тогда происходит это чувство собственного «я»? Оно возникает вместе с телом, говорил Рамана Махарши, но тело не является причиной его возникновения. Чувство собственного «я» проистекает из чистого сознания. Когда чувство собственного «я» отождествляется с телом, его называют ощущением, когда оно отождествляется с разумом, оно становится мыслью. Цель учения Рамана Махарши – постичь это чувство собственного «я», не отождествляя его ни с чем, кроме сознания.

Вопрос о природе «я» и о причине возникновения чувства собствен­ного «я» – центральный вопрос, лежащий в основе всех религий. «Я», говорит Рамана Махарши, сияет внутри сердца, а чувство собственного «я» является постоянным, невыразимым словами и стихийным сознанием, которое лежит в основе всего потока мыслей. Тот, кто обнаружил его и держится за него, расстается со своим невежеством, которое ошибочно отожде­ствляет это «я» с телесными атрибутами. Это и есть освобождение.

Рамана Махарши утверждает, что даже полное невежество не способно обойти вопрос о природе этого «я». Невежественный человек просто не представляет реальность чистого сознания, в силу чего он путает это «я» со своими телесными ощущениями.

Учение Раманы Махарши не содержит элементов традиционной религиозности, которые считаются в Индии необходимыми для любой духов­ной доктрины. В частности, он почти не говорит о Боге или об Абсолюте вне человека. Напротив, он постоянно подчеркивает, что просветление идет изнутри и что оно вырастает или раскрывается на почве нашего «я».

Первичная интуиция «я семь» является центральным моментом в учении Раманы Махарши. Метод, который позволяет человеку прийти к этому опыту, к этому ощущению, к этому предельному сознанию, называется вичара. Вичара означает вопрошание и состоит из простого вопроса: «кто я?». Цель вопроса – не ограничить индивиду­альное «я», а проследить, спускаясь к корням, как это индивиду­альное «я» превращается в универсальное «я есмь». В целом вичара может быть представлена в виде вопроса: «Кто есть думающий, воспринимающий или испытывающий то, что я сейчас испытываю, воспринимаю, думаю?»

Просветление или освобождение – это обретение фона, кото­рый обычно оказывается вне поля внимания человека, увлеченного причудливой игрой объективного мира. Рамана Махарши часто отождествлял понятие ума с понятием «эго» и говорил о том, что ум человеческий должен раствориться в предвечном сознании. Он сравнивал человеческий ум с луной, которая исчезает на дневном небе при ярком свете солнца, приравнивая наше предвечное созна­ние к свету солнца. Мудрец же отдает себе отчет в том, что луна может быть на небе в дневное время, и он пользуется умом в определенном конвенциональном смысле для того, чтобы рассуж­дать об обычных земных конвенциональных объектах, не забывая при этом, что луна несет нам лишь отраженный свет солнца и что ум несет в себе отраженный свет предвечного сознания. Рамана Махарши утверждал, что мы всегда стоим перед предвечным сознанием и никогда не теряли этого сознания, к которому стремимся. Каждый мыслящий ум есть ни что иное, как предвечное сознание и основа бытия. Пока мы не осознаем этого, мы должны продолжать духовную практику и ждать. Но когда мы осознаем, что предельная цель достигнута и что мы всегда были в самом центре предвечного сознания, – это, согласно Рамане Махарши, становится началом самореализации предвечного сознания.

9

Подобно Тейяру де Шардену, традиционалист Рене Генон считал четыре «царства природы» (минералы, растения, животных и человека) промежуточными уровнями между чистым Духом и чистой материей. Однако там, где Шарден видел постепенное восхождение материи к духовным высотам, Генон усматривал обратный процесс: нисхождение Духа в косную материю вплоть до полного окаменения в царстве минералов. Четыре стадии нисхождения духа Генон сопоставлял с Золотым, Серебряным, Бронзовым и Железным веками древнегрече­ской традиции или же с четырьмя индусскими югами, последняя из которых кали-юга (темный век) предшествует полному погружению Вселенной в фазу небытия. За ней вновь следует фаза бытия. Согласно Генону, во всем происходящем прослеживаются эти две противоположные тенденции: нисходящая и восходящая, или центро­бежная и центростремительная. От преобладания той либо другой зависят две взаимодополняющие фазы проявления: удаления от Прин­ципа и возврата к Принципу. «Эти две фазы следует рассматривать как одновременные и лишь действующие с различной интенсивностью», – пишет Генон.

Весь ход мировой истории Генон определяет борьбой двух сил, одна из которых стремится возвратить все вещи к порождающему Принципу, а вторая влечет их прочь от Принципа, облекает их смертной материальной плотью и, в конце концов, уводит в небытие. Тем не менее, Генон далек от пессимизма: «Иногда случается, что в моменты кажущегося явного преобладания нисходящей тенденции в ходе одного из циклов развития мира происходит некое особое вмешательство, позволяющее укрепить противоположную восходящую тенденцию и восстановить, насколько это позволяют конкретные условия, некоторое, пусть даже относительное равновесие, вследствие чего упадок может быть приостановлен или временно нейтрализован». Однако, по мнению Генона, тенденция удаления от Принципа все же преобладает, и человечество давно бы сделалось ее жертвой, если бы не сохраняло связи с Предвечной Традицией, которая является связующим звеном между миром Принципов и миром их конкретных проявлений. Пости­жение этой метафизической доктрины возможно только с помощью интеллектуальной интуиции, и только те, кто культивировал в себе такую интуицию, способны адекватно воспринять Традицию и передать ее следующим поколениям.

Генон уверен, что интеллектуальная интуиция лежит в основе всякого подлинно традиционного мировоззрения. Всякая попытка заменить ее чем-либо иным (к примеру, чувственной интуицией, логикой или религиозной догмой) приводит к тому, что из учения ускользает его традиционная сущность, и оно превращается в набор ничего не значащих фраз, фактов и гипотез. Все это, по мнению Генона, свидетельствует о существовании Предвечной Традиции – хранительницы вечной и единственной истины, от которой берут начало «внутренние» религиозные учения. «Внешние» учения являют­ся производными от «внутренних», мирская мораль – производной от «внешних» учений. На каждой новой ступени отчуждения Традиция предстает во все более и более искаженном виде. Если этот процесс не будет остановлен, то в мире воцарятся антитрадици­онные учения, где место вечной истины будет занимать столь же вечная и глобальная ложь.

По словам Генона, аналогичные процессы происходят на любом уровне человеческой жизни и деятельности. Единая религия распада­ется на множество отдельных религий, сект и организаций; единая мудрость (София) вырождается в философию (любомудрие). И если на Востоке это вырождение в какой-то степени тормозилось, то на Западе оно идет полным ходом. Таков пессимистический диагноз духовного состояния современного человечества, поставленный одним из глубочайших его умов и не оставляющий места для пустых фантастических упований. И все же у Генона нет сомнений в дееспособности Предвечной Традиции – хранительницы вечной Ис­тины, от которой берут начало временные истины религиозных и мистических учений.

10

 Все эти пути и концепции не живут разрозненно, напротив, встречаясь, они, создают специфическое силовое поле, в котором мыслят сегодняшние писатель, философ, художник, искатель истины. Это силовое поле, вместе с другими, является важным компонентом современной духовной жизни. То новое слово, которое скажут миру мудрецы и мистики наступающего тысячелетия, будет, безусловно, сказано в непосредственной связи с работой, ведущей в поле названных идей.

На фоне этой работы становится очевидным, что современность с ее профаническим азартом и новым апокалипсисом не сумела оконча­тельно захлестнуть ту сферу, которая призвана противостоять буйному разгулу симулякров, – сферу духа, убежище избранных, область чудес и превращений, и что Олимп Посвященных стоит так же незыблемо, как он стоял тысячелетия назад.

Москва, 1997 г.