Георгий Нефедьев «Событие и судьба»

(по поводу книги А. Ровнера “Третья культура”)

Факт появления новой книги — совсем не повод для оптимизма. Ибо, как правило, такой “выход в свет” — именно факт, тогда как каждая книга должна быть событием. Таким событием книга может стать лишь будучи суммой определенной духовной работы, гласом, зовущем к пре­ображению мира и человека. Подавляющее же большинство печатной продукции и в этом смысле никуда не зовет. В этом ряду изданная петербургским издательским домом “Медуза” книга Аркадия Ровнера “Третья культура” — счастливое исключение.

Представляя собой обычный сборник работ за последние тридцать лет, книга необычна в то же время своей тематикой. Как, впрочем, не­обычна и сама личность Аркадия Ровнера — поэта, философа, мистика, прозаика; автора ряда стихотворных сборников, романов “Калалацы” и “Ход королем”, сборника рассказов “Гости из области”, а также совместно с В. Андреевой издающего журнал “Гнозис”. Богопознание и эзотерика, литература и идеология, синтез восточной и западной духовной культуры — вот общий абрис тем, предельно широкий, но имеющий одну духовную до­минанту. Поэтому не вызывает удивление соседство таких имен, как Авгу­стин и Кришнамурти, Шпенглер и Р.Махарши, Успенский и Ориген, Гурджиев и Эрн. В самом обращении к этим именам, а, точнее, к тем стоящим за ними сакральным реальностям и рождаемым ими вопросам, — не сказались ли судьба и путь самого автора за последние десятилетия? Во­прос более чем риторический, ибо каждая книга должна быть и есть та­кая судьба.

Возможен ли человек, взятый в векторе его сверхчеловеческой задан­ности и определяемости, в нашем сегодняшнем нетрадиционном мире? Возможны ли культура, искусство с такой доминантой? А если возможны, — то как, какими им быть и каковы они сейчас? Вот основные вопросы, проходящие сквозным лейтмотивом за текстом. В нашем реальном, слиш­ком реальном (до нереальности) мире, реален ли сам человек, или он — иллюзия, майя, управляемый биокомпьютер? Возможно, что мы существуем в магическом мире, в мире виртуальной магии, когда одна иллюзия опреде­ляет другую. “Виртуальная магия — это то управление, то манипулирование всеми нами, которое осуществляется из какого-то нереального про­странства” (“Виртуальная магия, или восемь методов самоутраты”). Мы, живущие в обществе, утратившем традиционные ценности, в котором такие невозможные для мира традиции “вещи”, как зло и грех становятся самыми реальными, тем самым оказываемся обреченными на нереальное. Напрасны и наивны попытки спастись от него в нашем “я”. Ибо зло укоренено не только во вне, но и, главным образом, внутри нас, в нашей самости. Каков же выход? Автор перечисляет восемь исторически сложившихся методов самоутраты, а по сути же — восемь методов самообретения. Ведь спасти свою душу можно лишь потеряв ее. Эти методы, или пути, хорошо известны из религиозной практики. Таковы пути добродетели или самопожертвова­ния, путь веры, развития тела (хатха-йога), ведущий к постижению высших истин, и другие. Все они уводят от виртуальности, но могут и привести к ней опять, не работая во всех случаях. Где же истина? Она — в нас самих. По мнению автора, вопрос о приоритете истины знания и истины состоя­ния решается в пользу последней. Ибо основой целостного знания всегда является переживание, состояние. Задача не в том, чтобы доказать истину, но в том, чтобы в человеке произошла мгновенная вспышка, интуитивное озарение, чтобы он увидел “катастрофу горящего мира, гибельность своих предрассудков и необходимость спасения”.

Но в мире не осталось практически знания, понимаемого как ис­тинное и сакральное. Его заменила идеология. История Нового времени посягнула на принцип иерархии. Человек впервые остался наедине с самим собой, с пустотой своего экзистенциального одиночества, со своим “слишком человеческим”, профаническим знанием. “Утрата связи с прин­ципами приводит к оползням и распаду иерархии “истинной” и, как след­ствие этого,— личностной и социальной. В общественной структуре актуа­лизируется новое состояние человека, замкнутого в себе, и возникает соот­ветствующее этому состоянию профаническое знание” (“Принципы и при­ложения”). Последнее активно тиражируеся и внедряется в сознание “средствами массовых манипуляций”, несущих свои послания к человеку массы, абстрактной личности; игнорирующих традиционную, личностную коммуникативную вертикаль: учитель — ученик. Таким образом, кризис современного общества — в “горизонтальном распространении информа­ции” (“Культура и коммуникации”). Впрочем, не стоит драматизировать положение дел, если верно предположение автора “Третьей культуры”, о том, что современное общество — лишь переходный этап от традиционных культур прошлого к будущим. Возможно, и сам человек — переходное яв­ление, — заключает, исходя из Ницше и Гурджиева (с его человеком как “балансирующей идеей”), Аркадий Ровнер в эссе “Восемь этюдов о не­дочеловеке”. Если Ницше зафиксировал первый “обвал” (“Бог умер”), Гурджиев — второй (“человек умер”), то А. Ровнер говорит о третьем “обвале”: умер недочеловек, оставив на земле цивилизацию псевдолюдей. Псевдочеловеку не грозит пробуждение. Это — человек массы, “одно­мерный человек”, живущий по принципам утратившего метафизическое измерение мира. Людей на уровне недочеловека почти не осталось, в них — еще есть шанс подняться к человеку. Ибо недочеловеком уже не владеет глобальный гипноз системы, он находится в состоянии поиска, неудовлет­воренности. Он — еще может проснуться. “Сверхчеловек перешел мост. Не­дочеловек подошел к мосту. Псевдочеловек должен стать кирпичом в его арке”. Если это — метафоры, то очень сильные метафоры. Если символы — то положение “человека” на “мосту” более чем двусмысленно и иллюзорно. Возможно, его там нет вообще. И обвал — совершился.

Конец XX века очень неохотно применяет к себе ницшеанские ми­фологемы, смутно предчувствуя в себе грядущие взрывы “вечного возвра­щения” ницшеанской стилистики. И эти “предчувствия и предвестия” оправданы. В самом изменении стиля заложены будущие катастрофы и но­вые обетования. Наша цивилизация, истоки которой лежат в греко­иудейской культуре, подходит к концу. “Полное торжество профанического знания неизбежно ведет к распаду цивилизации. Конец света — это только конец профанического мира. Конец профанического мира означает только конец иллюзий” (“Принципы и положения”).

Мы живем в конце века, “времени внутренних усилий и трансфор­мации в противоположность разбросу и всплеску энергии начала века. В это время каждая новая идея кристаллизуется и обретает дополнительный, сокровенный смысл” (“Вопрос о перестройке рояля”). Возможно, такой “сокровенный” смысл имеет и число “восемь” в названии стержневых ра­бот книги (“Виртуальная магия, или восемь методов самоутраты” и “Восемь этюдов о недочеловеке”). Ведь согласно эзотерической традиции, с концом седьмой, “черной” эпохи в истории человечества — “Кали-юги”, с “концом света” и иллюзий, — должна наступить новая эпоха — восьмая, должен начаться новый цикл. И готовить его нужно уже сейчас, проецируя найден­ный в настоящем положительный центр — в будущее. Это центр — “в от­рицании нашего времени, его ценностей и программ, в разработке нового универсального мифа и языка традиции” (“Восемь этюдов о не­дочеловеке”). Он — в вере, что Король Мира рано или поздно, но придет в этот мир. И, наконец, в самом наличии у человека дара — как проявле­ние его связи с Божественным космосом, как потенциальной возможности воплотить в жизнь высший Промысел о человеке, соединив тем самым гор­ние и дольние миры. Человек может развить в себе дар лишь постоянной духовной работой и внутренними усилиями, осуществляя своего рода алхи­мический процесс преображения своей косной материальной субстанции.

Сама идея трансформации, алхимического делания, по сути, состав­ляет главную, эзотерическую основу любого искусства. Не случайно ее упо­минание в книге А. Ровнера. Она присутствует уже в тематике его первого романа “Калалацы” как своеобразное инициатическое пробуждение через абсурд и бессмыслицу жизни к высшим трансцендентным реальностям. По­добная же алхимическая задача, по мнению Ровнера, стояла и перед писа­телями Третьей литературы, которые “резко выключили себя из психоана­литического и политического контекстов, занятые сложной работой по внутренней трансформации реальности” (“Третья литература”). Более того, это задача, стоящая перед всей третьей культурой.

Третья культура — это культура, зарождающаяся в пустыне, в послед­ние апокалиптические времена. Эти времена уже наступили с победой внешнего экзотерического христианства над внутренним, эзотерическим, с победой плоской квазикультуры и либеральной гуманистической идеологии. Выход в надчеловеческое (а не общечеловеческое!) культурное и социальное пространство оказался закрыт. И потому подлинно трагичной оказалась участь немногих творческих личностей, “агентов” “ноуменальной коммуни­кации”, восставших против современного мира. Их глас — это действитель­но глас вопиющего в пустыне. Ибо — “любое отклонение от эгалитарской и гуманистической ортодоксии в направлении духовного элитизма и традици­онной иерархии влечет за собой остракизм…” (“75 лет спустя “Заката Евро­пы”. О.Шпенглер.”). И именно в этот период “пустой” исторической эпохи, не ведающей сакрального, в “расселинах межкультурной пустыни” появля­ются “люди-споры” — носители третьей, апофатической, культуры посвя­щенных. “Третья культура избегает ловушки плоских альтернатив, она ано­нимна и не имеет обратного адреса. <…> В герметических сосудах безвре­менья из подручных материалов и частей создается культура будущего, го­товая прийти к тем, кто сумеет ее принять. Работа ночи заканчивается, ког­да наступает день”.

Заканчивается целая историческая эпоха, описываемая на языке тра­диции как алхимическая стадия “работы в черном” — нисхождения во ад современного мира. Эта работа совершается немногими. Кажется, именно от их лица — носителей и работников третьей культуры писал Г. Майринк: ”Мы знаем, что придет время, когда многие пробудятся и будут отделены от спящих, не могущих понять, что означает слово “бодрствование”.

Книга Аркадия Ровнера, безусловно, уже имеет свою судьбу и стала событием. Но в профаническом смысле ее судьба не внушает оп­тимизма и предопределена, как и судьба многих других книг с неудобными и опасными идеями. Предопределена особенно сейчас, когда все более ощущается необходимость в “монументальном”, метаисторическом отноше­нии к истории, в новом Ницше и просто в глотке свежего и чистого горнего воздуха на путях духовного восхождения. Но цивилизация самолюбивых гуманоидов замкнулась в своей “метафизической слепоте” и забылась в ле­таргическим сне. Ее не разбудил ни Гурджиев, ни Андрей Белый, ни Шпенглер. Разбудит ли Аркадий Ровнер?

Но, быть может, это не так уж важно. Ведь в пустыне уже существует третья культура и осуществляемая ею работа. А рассвет не заставит себя долго ждать.

 Георгий Нефедьев