Томас Эпстайн «Ход королем»

(о романе Аркадия Ровнера «Ход королем»)

Некоторые книги – пасынки в своем времени. Они намеренно несовременны (Андре Жид утверждал, что он пишет не для настоящего, а для будущего), и их называют либо старомодными, либо авангардистскими. Последний роман Аркадия Ровнера «Ход королем» принадлежит именно к такому разряду книг. На его ярко написанных страницах традиционные и немодные сегодня такие вопросы, как богоискательство, сочетаются с горячечными поисками новых художественных форм, соответствующих сегодняшнему восприятию вечного.

Результатом явился экстравагантный сложный многогранный синтез – книга одновременно гностическая и битническая, аскетическая и упоенная, сакральная и профаническая. Оставив далеко в стороне преследующие современных авторов навязчивые темы сексуального азарта, материалистического сладострастия и жажды власти, “Ход королем” воспроизводит мир, населенный одержимыми искателями истины и страдальцами, которым неуютно в их «кожаных одеждах» ‒ не случайно главные герои романа люди либо умершие, либо литературные персонажи, как например, дез Эссент из романа Гюисманса «Против течения”.

Сюжет романа, или антиромана – поскольку маска фиктивного всезнания намечена уже на первой странице книги, с тем чтобы впоследствии быть замененной другими масками, ‒ сюжет романа вращается вокруг писателя (вокруг Аркадия Ровнера), который намерен писать роман о герое по имени Евгений Яузов, в свою очередь, , испытавшем эсхатологическое видение в течение ночи, длящейся большую часть романа. Герой ‒ одинокий дух, искатель и самоизгнанник, единственным покровителем которого является архангел Михаил, оказывается окруженным в своем одиночестве людьми, осененными тем скипетром, который некогда был знаком причастности к власти, а теперь давно уже исчез с лица земли. Это короли из памяти автора (московской, парижской и нью-йоркской) ‒  французский философ де Местр, шведский драматург и мистик Стриндберг, прозаик Гюисманс и его герой дез Эссент – идеальные менторы, учителя и утешители Яузова в суетливом хаосе нашего времени, а рядом с ними бродяга с Бродвея Джо – самозванный король Голливуда, реальный король, который в свойственном ему трансцедентальном ключе так и не обрел имени, короли из памяти автора (в Москве и Нью-Йорке, аватары гурджиевского мистицизма).  Реальные герои, литературные персонажи и лирическая тема автора соревнуются в смысле онтологической весомости. Все это сталкивается, спорит друг с другом в небольшом пространстве заставленной нью-йоркской квартиры героя. Амстердам авеню пересекается здесь с Большой Переяславской, а Парк авеню – с пирамидами. Нью-Йорк, лишившись вдруг своей грузной телесности, становится центром мифа, многослойного космоса, в котором герой, выглядывая из окна своей верхнеманхеттенской квартиры, видит сквозь стены этого сверхгорода “стены Вавилона и Мемфиса, Бухары и Мадраса, Иерусалима и Александрии. Иерусалим, Мемфис и Дельфы закончились перевернутыми пирамидами Москвы и Нью-Йорка. Странная страсть в человеке ‒ разрушать пирамиды. Борьба против настоящего за прекрасное будущее – в Москве и за гражданское право порока – в Нью-Йорке, а между ними нисходящая пирамида небоскреба в Париже – жезл Киклопа”.

В этой ночной и привилегированной сфере, в “просветленной ночи” подлинное знание – гнозис – становится реально возможным. Уютная и надежная проза “целостного я” отступает по мере того, как Яузов видит себя воплощенным в судьбах своих героев. Разрывая телесную связь, рассказ ведет нас в Париж и вводит в судьбы Стриндберга и дез Эссента и в их битвы с Киклопом, который и по сей день царит в Париже. Эти воплощения ведут нас к кульминации по ту сторону рассудочного детерминизма ‒ туда, где освободившиеся духи, как птицы, умеют ясно и чисто себя выражать. Хотя их знание, как это очевидно в случае де Местра, эзотерическое и глубоко пессимистическое (ибо в мире, который пал и продолжает падать, все подлинное скрыто и находится в конфликте с явленным, явным), “Ход королем” остается книгой легкой и воздушной, благодаря авторской искушенности и художественной чуткости. Язык и образы романа, которые в своей интенсивной насыщенности могли бы показаться утомительными, остаются живыми и пластичными, глубокими и негромоздкими. И даже там, где речи героев становятся на мгновение туманными, иронический поворот, авторская насмешка над собой, мудрое знание своих пределов и абсурдности всей человеческой жизни, приходят на выручку, наполняя текст свежей энергией. Использование в книге фотографий героев, улиц, сцен и самого автора делают ее атмосферу интимной и непринужденной. Необычна структурная полифония. Необычна структурная полифония: отдельные эпизоды – главы как отдельные истории ‒ связаны не внешним событием (традиционным сюжетом), а некоторым невидимым клеем, внутренней сопряженностью – в полной гармонии с замыслов автора. Фокус, который все держит, ‒ это визитация, видение, материализация принципа – визит короля. Он-то и несет на себе основную смысловую нагрузку. Принцип духовного авторитета, пирамидального знания высвечивает многогранные спектры повествования. И кода, которую автор называет “эпиболой”, играет роль преображающего триумфального аккорда (знания и благодати): в ней Яузов ясно и прямо раскрывает свое новое видение мира.

Мы не пытаемся сделать Ровнера простым фантасмагористом: с рассветом компания духов рассеивается. Евгений Яузов остается продолжать свою битву за духовное освобождение среди барабанного грохота – излюбленный спорт праздношатающихся нью-йоржцев. Занижения типичны для “Хода королем”, лишний раз указывая на его современность нашему собственному сезону заката. Хотя Ровнер и пробует в традиции символизма построить миф, соответствующий духовной сложности нашего времени, у Евгения и его современников нет той возможности побега в утопический и сентиментальный мир трансцендентного, который привлекал многих ранних модернистов – и особенно русских. Является ли это результатом столетия кровопролитий или триумфа телевидения, но современный поиск истины – опасный и фрагментарный, ибо ответ не могут больше дать ни эстетические, ни философские утопии. Высоты измерены и с этих высот мы упали. В главе под названием “Сброшенный с неба” Август (герой, прототипом которого является Стриндберг) испытывает мгновение воспарения по ту сторону сил и законов этого мира – наконец, с божьей помощью, он висит без опоры в воздухе. Но “в следующее мгновение он уже кувыркался на полу с прикушенным языком и ушибленными локтями. Комната была в солнечных бликах и серпах”.

Что делать с миром, в котором возвышенное и смешное отделены тончайшей пленкой? С миром, где искатели истины провозглашаются безумцами, либо просто идиотами и преступниками? В котором мертвые знают больше, чем живые? В этом мировом безумии смех, пожалуй, самая надежная защита. И – путь к знанию.