В последние годы я остался без литературных друзей. Таких и раньше было немного.
На протяжении многих лет рядом была Виктория.
Были друзья поэты Дима Авалиани, Леня Йоффе и Валерий Шленов – в Москве до эмиграции.
В Нью-Йорке были Джин Ричи, Стивен Сартарелли и Даниел Габриел. После возвращения в Москву я дружил с Димой Авалиани, жалея о его крене в лит технику за счет всего остального.
Несколько лет длилась дружба с Алешей Парщиковым, пока он не порвал ее, а вскоре ушел из жизни. У Алеши были робкие подступы к тому внутреннему измерению, которое открывается немногим, остальные же просто пишут стихи – хорошие или плохие, иллюстрируя банальные смыслы. В его стихах пространство напряжено до предела и органично сходятся далеко разведенные явления, как это было у французских сюрреалистов. Я пытался помочь ему протоптать дорогу к личной метафизике, но он шел в другую сторону – к социуму, к Курицыну.
Я в принципе самодостаточен, однако время от времени, хочется с кем-то что-то совместно оценить, чем-то поделиться.
Юра Проскуряков посоветовал мне поэтический клуб в кафе «Лимонад» и отвез меня туда. Сначала я подумал, что это китайский ресторан: мы шли к двум огромным светящимся красным словам «ЛИ» и «МО», но потом понял: остаток названия кафе «НАД» перегорел и не светился.
Кафе «Лимонад». Там был грохот от усилителей звука, и я пожаловался на это милой ведущей поэтического клуба. Она посоветовала мне прийти в следующий раз на 2 часа позже других, когда все барды уже отгрохочут, что я и сделал.
Когда я вышел к микрофону, я спросил, обращаясь к залу: читать мне серьезные стихи или шуточные и полу-шуточные. Ответ с ближайших столиков был: читай что хочешь.
Я прочитал «Ганнибала» и «Послание из Дедовска», адресованное Парщикову.
Реакция была дикой, зал гудел и шипел, кто-то выскочил и начал читать лимерики, посвященные Ганнибалу, ведущая начала всех успокаивать, а Юра Проскуряков, сидевший рядом со мной, пробурчал себе под нос что-то о том, что люди разучились слушать тексты. Сам он завоевал своей завидной мягкостью и терпимостью к остальным право читать им «невразумительные» стихи – невразумительные для этой аудитории.
И я навсегда оставил это место.
Постепенно стали до меня доходить слухи о поэтическом сборище на Таганке под названием «Подвал1». Говорили: там нет динамиков и вообще обстановка спокойная.
Мы поехали на Таганку на троллейбусе: Таня, Алексас и я. Примерно на середине пятнадцатиминутного пути я увидел человека моих лет, тяжело бегущего, чтобы сесть в наш троллейбус. Человек этот вошел в троллейбус и сел на сидение перед нами.
Доехав до Таганки, мы немного поплутали, но все-таки нашли нужный подвал и сели за столик где-то посредине. Каково же было мое удивление, когда я увидел моего троллейбусного «знакомца» — оно вошел в зал и сел передо мной.
Пришел, запыхавшись, мой старый приятель Марк Ляндо и познакомил меня с сидящим передо мной человеком. После двух фраз тот достал толстенький томик своих стихов в полтыщи страниц и подарил его мне. Я открыл его наугад и прочитал:
Звуковых не надо ников.
Никаких не надо звуков… ………………………………………
И не выходит из ума
Ни малый вьюс, ни зю трема.
Поэтический вечер стартовал. Рассказывать о нем нечего. С десяток домохозяек и домовитых мужичков предстали перед зрителями и слушателями, которых было в общей сложности человек пятнадцать. Ну прочитали свои произведения. Ну послушали один другого. Разнообразия было мало. Все было хорошо, грамотно. Хотя думалось: а зачем все это?
Ответ на мое недоумение я получил от Марка Ляндо, познакомившего меня с соседом. Марк шепнул: «Это все ерунда. Когда это кончится, мы пойдем на кухню пить чай и почитаем!»
И тогда я все понял. На десять домохозяек в этом подвале приходилось пять пожилых образованных поэтов, которые приходили в подвал для того, чтобы после формальных процедур по старинке отвести душу на кухне – за чаем почитать друг другу свои стихи.
Я опять позорно бежал, и со мной бежали Таня и Алексас.
Вечер был сказочный. По небу летали птицы и облака, а само оно было ослепительным и необъятным! Ах, как легко дышалось после подвала!
Алексас нес в своем рюкзаке бутылку кьянти «Данте Алигьери», порученную ему мной перед походом в подвал и теперь спасенную от компании домохозяев и пожилых интеллигентов. Мы спасли кровь великого Данте от обитателей подвала. Я поделился этой мыслью с Алексасом и Таней.
«Забыл вам сказать, что когда мы пришли в подвал, я оставил бутылку на кухне. Это там так принято», — сообщил мне Алексас. Все-таки не удалось Данте спасти. Опять поэзия пошла на распив.
И не выходит из ума
Ни малый вьюс, ни зю трема.
2.06.15
Сайт Аркадия Ровнера 
БОЛЬШАЯ МЕРА
Да уж, человек — существо общительное…
Каким «самодостаточным» ни будь, а общения с себе подобными хочется.
Как ни презирай «домовитых поэтов и домохозяек», а признания публики хочется.
Как ни игнорируй молодых поэтов с их клубами и тусовками, а игнорирование с их стороны обидно.
Как ни «знай точно» «внутреннее измерение», а увидеть его в другом трудно (а в его поэзии просто невозможно).
Рассказ-то написан очень легко, изящно, belle lettre.»Все было хорошо, грамотно. Хотя думалось: а зачем все это?»
Думаю, ради другой, вот этой фразы:
«Вечер был сказочный. По небу летали птицы и облака, а само оно было ослепительным и необъятным! Ах, как легко дышалось после подвала!»
Вот где оказалось «внутреннее измерение»! В «легком дыхании», в «ослепительном и необъятном небе». А не в душных поэтических подвалах… Да уж, человек — существо со-общительное.
АБ, Ваш критик на букву Х(-удожественный)
одиноко там втроём
и Данте потерялся
тИхонько домой пойдём
словно в восемнадцать
лет которых только раз
и одно различие
не компанию сейчас
а работу ищем
Дорогой Саша. Поделом мне, дурню, искать то, не знаю что, в заведомо неподходящих для этого местах. Дружба, и особенно литературная дружба, — это дар и судьба, и чудо, а успех в современном мире — это, скорее, признак неудачи: он ведет к необратимым потерям во внутреннем плане. Вы правы насчет некоторого дефицита определенного вида общения у меня. Что же касается презрения к пожилым и игнорирования молодых — здесь вы стреляете мимо, это не обо мне. Мне жаль, что вы этого не увидели и взяли на себя плоскую роль разоблачителя: «обидно!», «хочется!» Не хочется! В моей заметке содержится лишь холодная констатация: эти формы общения (лит тусовки) не для меня. Всех благ вам! Арк
БЛУДНЫЕ СЫНЫ БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА:
посвящается Дню Пушкина и всем «небезупречным» творцам культуры
Дорогой Аркадий! Поделом и мне, «взявшему на себя плоскую роль разоблачителя» своего старшего друга и учителя. Да уж, роль плоская и смешная: ну какой из меня моралист?! Мне до Вашей РОвнины подыматься и подыматься, как на гору АРКалог. Одно могу сказать в свое оправдание: сам жанр критики, комментария, блога предполагает иронический, игровой «троллинг» (под…ковырку) и соответствующее облегченное к нему отношение. Никто не без греха — а критик и рад. Самый большой грешник как раз и бросает первый камень в чужой огород. И больше всего нас раздражают в другом те «недостатки», что свойственны нам самим, только увидеть их в себе нелегко и нелестно. Человек человеку — зеркало. За что и Вам, как говорится, отдельное спасибо, за повод к само-узнаванию.
Кстати, о друзьях. Тот ли друг, кто льстит в глаза и поносит за глаза? Или тот, кто критикует открыто, но со злостью? Или тот, кто завидует по-черному? Нет уж, друг тот, кто уважает Вас, и не только за бутылкой, тот, кто любуется Вами, а критикует — любя. Если Вами только любуются и без всякой критики, значит — это женщина, верный знак! Если же только критикуют, зло, завистливо и несправедливо, да норовят задеть побольнее — это недруг. Что ж делать с ворогом? «Если враг не сдается, его уничтожают»?.. А вот давным-давно жили на свете два чудака. Один говорил: «Ненависть не побеждается ненавистью — лишь любовью побеждается она». А другой добавлял: «Возлюбите врагов ваших и поносящих вас». И то сказать, кто еще так укажет на наши грехи и слабости, как не враг?.. Разве что настоящий друг.
Недавно, после просмотра старого фильма о Чайковском (со Смоктуновским в его роли) мне вдруг подумалось… нечто в духе Достоевского… А будь я на месте Высшего Судии на Страшном Суде, простил бы я все прегрешения Чайковского или Пушкина, или того же Достоевского — за их гениальное творчество?.. (Да какого творца ни возьми, редко кто похож на святого). Уже сам вопрос этот прозвучал для меня чисто риторически. Конечно, простил бы, всех и за все! Ну или почти за все.
Некстати, старый советский анекдот «о Пушкине». Два кагэбэшника, отличника боевой и политической подготовки, топчатся на Пушкинской возле Памятника. И один, стрелок-снайпер, говорит другому: «Все никак не пойму, и за что это памятник Пушкину поставили? Ведь попал-то Дантес!..» Между прочим, во времена Пушкина, не говоря уж об античной virtu («здоровый дух в здоровом теле»), добродетель располагалась ближе к рыцарской доблести, а не противопоставлялась грубой силе, как сейчас. Как Пушкин жалел, что промахнулся! (Или попал, но в пуговицу).
А я в школе все никак не мог понять другое: и далась ему эта дуэль! Такого еще молодого поэта Россия потеряла! «Погиб поэт, невольник чести /…/ Но есть и божий суд, наперсники разврата!..» и т.д. по лермнотовскому тексту и мысли. И только потом я понял, что гений гением, а грехи грехами, и карму еще никто не отменял (…кроме адвайтистов). Страшный Суд потому и страшный, что он не только для дантесов существует (если уж существует). Возлюбленные Пушкина, воспетые в поэзии, конечно, шедевральны. Но сколько рогов они наставили бедным мужьям! А когда Поэт сам стал «домовитым» семьянином, каково ему было быть причисленным к «ордену рогоносцев»! Хочешь — дерись, а не хочешь,.. все равно дерись. Поступки — карма — судьба. Ну а Бог на то и Судия, чтобы карать… да миловать. И Пушкина, и Лермонтова, и Блока, и Есенина, и Чайковского, и Маяковского… «Кто без греха — пусть первый бросит камень». Ну а за творчество, по-моему, многое можно простить, хоть и не все. «А судьи кто?» Вот вопрос, за который я сам сразу хватаюсь, как за пистолет, когда я слышу об осуждениях и «обличениях». Но и на этот вопрос давно был дан ответ. Древние учителя и законники увещевали: не грешите — не судимы будете. А Учитель, что помоложе, заповедал еще глубже и тоньше: «Не судите, да не судимы будете» (в смысле не осуждать вообще).
Ну а народ наш говорит проще: не согрешишь — не покаешься. А я добавлю: не согрешишь — не сотворишь. Ведь и творчество — грех своего рода, прекраснейший из грехов. Творец, художник в своих произведениях лишь стремится к совершенству и гармонии, высоте и полноте. Но рвется он зачастую из пустоты, мучения и страсти (по старой сократовской логике эроса). А горючее для «души прекрасных порывов» — та же страсть, а то и «грех», если угодно.
«Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он».
Есть такое выражение «время делать ошибки» — это о молодости. Но и мы с Вами, Аркадий, раз уж делаем какие-то несуразности, значит и мы, к сожалению или к счастью, еще молоды в душе. Только это мало кто видит. Ну и пусть! Главное, это внутреннее ощущение легкости, полета, а иногда и безумной «дурости». Вот иной раз и хочешь согрешить, а… рука уж на большой грех и не поднимается. Грешить же по мелочи как-то уже и неловко. И вот что я, как «великий моралист», хочу Вам сказать… «Грешите» больше, чтобы еще больше творить! И творите больше, чтобы еще больше любить, чтобы еще лучше жить, полнее и совершеннее, как Творец наш небесный. Кто бы нас ни сотворил: Бог-отец или Мать-природа… Кто бы ни сотворил эту прекрасную индивидуальность, «self-maid-man» — Аркадия Ровнера!
P.S. Кстати или некстати, на всякий случай, о суде — о Небесном Суде — тонкий и захватывающий худ. фильм:
«Небесный суд» (2012) https://www.youtube.com/watch?v=iEyiSh1Xy1U
«Небесный суд 2» (2013) https://www.youtube.com/watch?v=JP_17JhNDJU
Подсудимый АБ, особенно после Дня Пушкина
Извините за недоразумение: последние два поста идентичны — прошу один из них удалить.
Ихниев автор.
Удалил копию.
Алексас